Помимо редкой поэтической одаренности она была человеком высокого достоинства, которого никогда не теряла. Спокойная уверенность в себе не имела ничего общего с самоуверенностью, и людям рядом с ней становилось теплее, появлялось чувство защищенности, чего так не хватает ранимым поэтическим душам. Но и строга была на редкость – на дух не переносила хамскую агрессивную графоманию, да и униженную тоже. Во главе жизненных и творческих принципов для нее всегда оставалась нравственная чистота. В страшном сне не могло присниться, чтобы Агашина использовала чужую строку, скопировала чью-то интонацию, подсмотрела и украла чужой образ. Такое мелкое литературное хулиганство свойственно, да и простительно, лишь безликим стихотворцам с пустенькой душой и блудливой натурой. При всей ее певучей пластичности, думается мне, стихи Агашина писала будто землю пахала, снопы вязала, жито молотила. Капельки пота на лице, сбитые в кровь руки, горькая бабья припевка для поддержки духа – все просто, ясно, красиво, мудро. Более чем за пятидесятилетний творческий путь в двадцати ее книжках есть, конечно, и неудачи, и повторы, и минутная взгальность, и упрямое отстаивание ложных истин. Но, боже мой, упрекнешь ли в этом женщину-труженицу с судьбой, стрекающей, как крапива, хлебнувшую с лихвой и обид и предательств? Она не стеснялась быть несчастной, некрасивой, брошенной, умела произносить в стихах собственное «я», не прячась за спиной лирической героини.
Впервые стихи Маргариты Агашиной я прочитала задолго до знакомства с ней. Книжка называлась «Платок», и все в ней было другой жизнью, не моей. Строгая исповедь материнского мира – никаких рецептов любви, ничего суматошно-романтического, ни тебе заломленных рук, ни кружевных нарядов – суровая жизнь человека-женщины! А мне все еще хотелось кружевного, праздничного, с бантиками и бабочками, чтобы не жизнь, а субботние танцы! Познакомившись с Маргаритой Константиновной, вникнув в ее поэтический мир, я стала учиться быть взрослой. И она это оценила со временем.
Еще не слишком близко её зная, я полагала, что в быту, в семье, в своем личном женском устрое Маргарита Константиновна по заслугам счастлива, благополучна. Оказалось, что жизнь ее буквально распята на крайних полюсах судьбы со знаками «плюс» и «минус»: огромная народная любовь, почтительное признание властями и душевное одиночество, хорошая квартира на Аллее Героев, дети, внуки и страдание вечно предаваемой женщины, хранящей верность человеку, которого им мужем-то назвать было преувеличением; творческая успешность, востребованность и вечная нехватка денег, особенно в последние годы жизни… Жаловаться она не любила, хвастаться успехами – тем более. Да и быт свой не прятала за семью дверями, хотя приглашение в дом к Агашиной мы считали чуть ли не наградой. Доводилось и мне гостевать в ее трехкомнатной квартире, вкушая на кухне (так считалось интимнее, доверительнее) изумительные пирожки и вкуснейший крестьянский холодец с «лажей».
«Лажа» – томатно-перечно-чесночная приправа жуткой остроты. Назвал ее так сын Маргариты Константиновны Витя Агашин. С тех пор в нашем обиходе домашняя аджика зовется «лажей», добавляя еще теплинку воспоминания о ней. В качестве фирменного напитка Маргарита Константиновна неизменно ставила на стол хрустальный графин с водкой, настоенной на апельсиновых корочках. Доверительно говорила: «Урин любил, чтобы к его приезду была запасена «апельсиновая водочка» именно в этом графине».
На пятидесятилетие Василия Макеева Агашина подарила свой заветный графин мне со словами: «Таня, я хочу, чтобы графин был в вашем доме и чтобы он не пустовал к Васиной радости». Увы, увы… графин чаще пустует, чем наполняется, – Вася нетерпелив, апельсиновый изыск не для казачьей натуры!
В доме Агашиной я изумлялась огромному количеству любопытных сувениров и аскетизму обихода. Узкая тахта под клетчатым пледом стояла боком к книжному стеллажу, на котором лицевой стороной красовались книги любимых ею волгоградских, московских и прочих поэтов-современников. Было радостно видеть там книги Валентина Леднева, Василия Макеева, Юрия Окунева… Из моих книжек лишь третья, «В ожидании грома», оказалась в ряду признанных ею авторов.
Маргарита Константиновна любила собирать всякие записочки, телеграммы, открытки, календарики, обрывки лишь ей понятных и дорогих информаций и сообщений. Подгадав под торжественный для кого-нибудь из нас момент, она преподносила неожиданный подарок – например, записку ей от Александра Максаева касательно меня: «Рита, поддержи Таню Брыксину на приемном собрании. Она хоть и подражает Ваське Макееву, но стихи писать наловчилась. Брыксина жаловалась, что ты к ней строга… Но это между нами! А. Максаев». В другой раз это была телеграмма ей от Федора Сухова, когда еще Макеев учился в Литературном институте и надолго угодил в больницу: «Рита, будешь Москве – проведай Васю. Он больнице, нуждается. Сухов». Через много лет после означенных событий мы получали от нее пожелтевшие листки и готовы были плакать от нежности.
Читать дальше