Алексей Василенко - Рассказы о Великой Отечественной

– Так вот там, когда они вокруг колодца с басмачами и полковником Скуратовым воевали, там была пустыня. А здесь – север, считай, леса вокруг, озёра, даже на территории заставы маленькое было, говорил я уже, – а пить хочется страшно. И достать воду нельзя, потому что несколько человек с фляжками пытались подобраться и остались там лежать навсегда…

– А ночью? Впрочем, простите за глупый вопрос. Какая ночь, лето же, белые ночи…

– То-то и оно. Разгар белых ночей, круглые сутки светло… И вдруг потемнело и пошёл дождь! Счастье-то какое! Уже и белые ночи не такие белые, и дожди пошли, стало легче.

Рано или поздно нужно было выбираться из окружения к своим. Кайманов поручил мне любой ценой добраться до отряда, чтобы доложить, и хотя бы с самолётом прислали боеприпасы, еду. Дали мне ещё несколько человек, и мы пошли.

Мы дошли. Проползли через кольцо, плутали в лесу, сбили ноги, но вышли. В отряде доложил Молочникову, а он смотрит на меня и не узнаёт – лицо так распухло от укусов комаров…

Потом спросил меня:

– Сопровождающим на самолёте полетишь?

– Полечу.

Но не полетели мы. В авиации сказали: выделить самолёт не сможем.

Была у нас договорённость с Каймановым: если через 5–6 дней самолёта не будет, они будут пробиваться самостоятельно. Они пробились. Под командованием Кайманова все оставшиеся в живых добрались до отряда.

…Передохнуть нам дали два-три дня. Да только не до отдыха было. Выпили, конечно, за возвращение живыми. И всё. В бой. Немцы вместе с финнами пёрли на город Суеярви и на Петрозаводск…

– Мы стояли за Львовом…

Это так начал Маслов свой рассказ. А сами мы стояли недалеко от Красной площади небольшого посёлка, районного центра, рядом со знаменитой древней церковью, где, как сказал Константин Ионович, его когда-то крестили. И стояли мы практически на том самом месте, где был когда-то памятник русскому императору. Вот такая «география» была у нашего разговора. А говорили мы о начале войны, которую Маслов встретил на западной границе СССР, и после этого, провоевав два с лишним года, попал на оборонное предприятие, где и проработал несколько лет. И начало нашего разговора было именно о географии, а точнее – о географии, связанной с политикой, государственными интересами, другими большими вопросами, больно бьющими по одному отдельно взятому человеку.

– …за Львовом, западнее Львова, могу даже точно сказать: девяносто один километр на запад – и граница, новая, ещё не обустроенная граница СССР. А там – городок Любачев.

– Территория, которая только год как стала советской?

– Стала-то она стала, но места эти богатые, ухоженные, с самым сильным влиянием, как тогда говорили, «панской Польши». Соответственно и отношение к нам было хорошее только у бедной части населения, остальные примолкли, сжались, затаились. Прямых враждебных действий почти не было, но и симпатий ярких не было тоже. Плюс ко всему немцы насадили там «пятую колонну»…

После Испании, тамошней войны с фашистами-франкистами, это выражение в ходу было, все понимали, о чём речь, – о людях, которые молча сидят, а в нужный момент выступят с какой-нибудь пакостью или с оружием. Так вот там эта «пятая колонна» явно была. Территория нам досталась та ещё.

И началась война. Я служил с сорокового года, служил в ЛАПе, это расшифровывалось как лёгкий артиллерийский полк. Пушки у нас были 76-миллиметровые, частью на конной тяге, частью – на какой попало.

Половина пятого была… То есть там, рядом с нами, стояли палатки пехотинцев, так их подняли в четыре утра. А нас – на полчаса, на двадцать минут позже. Собственно говоря, что значит – подняли? Через нас самолёты пошли, какой тут сон?

Я в палатке был один, потому что весь наш радиовзвод, а я радистом был, ушёл в караул. Что характерно: за три-четыре дня началось у нас какое-то шевеление в командных кругах. У нас в полку был проведён боевой смотр, всем выдали «смертники» – это капсулы фибровые, велели заполнить, записать все свои данные и носить при себе вот в этом кармашке на брюках, в «пистоне» так называемом. Выдали даже на руки запасное бельё, а это уже одно означало, что надвигается что-то серьёзное, нехорошее.

Я ведь почему в палатке остался? Я был в художественной самодеятельности, вскоре готовился концерт, и меня и ещё одного парня оставили, не послали в караул. И вот утром слышу – гул. Я из палатки выскочил, гляжу – три самолёта немецкие, жёлтый и чёрные кресты. Ну, думаю, началось, Костюха! Там же не летали самолёты никакие вообще, нельзя было – это ведь граница. Короче, понял я сразу – война. Хватаю я рацию – и в батарею. А батарея уже туда направляется, в городок, в Любачев этот самый. То есть шли мы туда и не знали, что в это же самое время с другой стороны в Любачев входили немцы. Позже, когда поняли ситуацию, велено было выйти из города, потому что тогда мы не представляли, как действовать артиллерии в городе. Это потом уже, в конце войны, уличные бои с применением танков и пушек были обычным делом, а тогда… В общем, мы повернули обратно, заняли позицию и давай палить. Куда?