Анатолий Зарецкий - У края

– Нэ вумничай, Зарэцкий! Яка команда. Испаришься за минуту, й слиду нэ будэ. Ни вид тэбэ, ни вид твоейи винтовки, – под смех школьников сдавался военрук, – Ни-и-и. У вийну було проще. Такойи гадости ще нэ наизобрэталы, – с сожалением вздыхал фронтовик.

– А штыком кого колоть, товарищ полковник? – тут же подключался Костя Завьялов, – И как, если штык испарится? – добавлял он под очередную вспышку смеха товарищей.

– Кого прыкажуть, того й будэшь колоть, Завьялов! – начинал выходить из себя преподаватель, – А испарится, так у врага вин тэж испарится. Голыми рукамы давы вражину! – заканчивал он таким тоном, что разом наступала мертвая тишина. Шутить с фронтовиком больше не хотелось.

А на уроке математики после бессмысленной двухчасовой муштры уже вовсе не хотелось думать ни о чем. Какие там функции? О чем это бормочет наш математик Яков Яковлевич – Я в квадрате? А главное, зачем все это? Вспышка слева и трындец. Харьков город промышленный, и уже в полукилометре от школы друг за другом начинаются “почтовые ящики”: семьсот одиннадцатый, двести тридцать первый и далее везде.

Что они там выпускают, неизвестно. Хотя, почему неизвестно? Подземный авиазавод, конечно же, выпускает самолеты. Они ежедневно проносятся над школой, сотрясая здание так, что и бомба не нужна – рассыплется оно однажды от постоянных вибраций.

А Пятихатки или Желтые Воды? Там, говорят, добывают почти весь уран для атомных бомб. Объекты первой очереди для “бомбардування”, как сказал наш военрук.

И мое воображение быстро нарисовало картину вспышки слева. Как наяву увидел брызнувшие множеством искр стекла гигантских окон класса. Да только этими осколками нас всех посечет в лапшу! Никто не спасется. А уж дальнейшая картина была совсем безрадостной. Куда бежать? Бомбоубежищ нет. Противогазы только в классе военной подготовки, да и то всего двадцать штук – для мальчиков одного класса.

“Нет. Страна не готова к ядерной войне”, – сделал здравый вывод и успокоился.

Но, минут через десять вдруг вспомнил, что и к прошлой войне она тоже не была готова. Она вообще никогда ни к чему не готова. И невеселые мысли вновь захватили в плен.

“Повезет тому, кто испарится”, – заключил я, – “Вот только что будет потом, когда ничего не будет?” – вновь возник извечный вопрос бытия мыслящих существ.

А страна словно почувствовала мои сомнения. А может, и сама прикинула, что не готова к войне, и главный коммунист страны Хрущев лично отправился в стан врага – в Соединенные Штаты Америки. И весь мир на время вздохнул облегченно: несмотря на угрозы “закопать капитализм”, непримиримый Никита все же согласился на “мирное соревнование социализма с капитализмом”. Что ж, ядерная война была отложена на неопределенный срок, а с нею и бесплодные рассуждения о смысле жизни.

В следующий раз “у края” я оказался, когда не стало моей любимой Людочки, моей невесты. С ее смертью жизнь потеряла всякий смысл, а в день похорон от меня навсегда ушел страх смерти.

И через несколько лет я без страха, и даже с некоторым любопытством, стоял под прицелом своего же пистолета, оказавшегося в руках сумасшедшей Вали-Валентины.

А еще года через два отчаянно шагнул под пули преступника, прицельно стреляя по вспышкам его выстрелов. Не было страха и в других смертельно опасных ситуациях.

Лишь в палате психиатрического отделения мне впервые за много лет стало страшно. Но то был не страх смерти, а страх реально сойти с ума. Ведь медики подобных учреждений нередко исполняли подобные задания компетентных органов. Кто знает, что решили те органы вместе с политотделом полигона после моих писем в высшие инстанции страны? Упрятали же они меня, здорового человека, в психушку.

Но, именно в психушке осознал, уже не разумом, а всем своим естеством, что такое смерть. Две недели лечебного сна без сновидений дали полное об этом представление. Лишь окончательно очнувшись и вновь почувствовав свое Я, вдруг остро ощутил жуткий смысл четверостишия Омара Хайяма:

Что миру до тебя? Ты перед ним – ничто:

Существование твое лишь дым, ничто.

Две бездны с двух сторон небытия зияют

И между ними ты, подобно им – ничто.

Для меня это значило лишь одно: смерть страшна живым, безумцам все равно, а значит Жизнь – это Разум. Чтобы жить, надо любой ценой сохранить способность мыслить. И я победил – из госпиталя вышел триумфатором, сохранившим Разум и сбросившим, заодно с воинской службой, все страхи и сомнения.