Валерий Карышев - Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха

— А то, что вы боретесь с беспределом, — продолжил начальник, — это хорошо.

Понятное дело: начальник уже в курсе произошедшего в камере. Наверняка это стало известно ему благодаря этим техническим средствам, потому что из камеры — а Цируль прекрасно помнил это — никто не выходил. Следовательно, настучать никто не мог.

— Понял тебя, начальник, — кивнул головой Цируль. — О чем разговор-то будет?

— Да разговора, собственно, никакого и не будет, — неожиданно произнес начальник. — Я позвал вас для того, чтобы с вами побеседовали одни товарищи…

— Какие еще товарищи? — удивился Цируль.

— Товарищи с Лубянки, из ФСБ. Они сейчас должны подъехать. Вам придется немного их подождать. Или вы торопитесь?

Цируль внимательно взглянул на начальника. Тот даже не улыбался, хотя было ясно, что он шутил.

— Куда же мне торопиться? — сказал Цируль.

Постепенно нахождение в общей камере стало для Алексея невыносимым. Если раньше он не обращал внимания на то, что в камере одновременно работало три-четыре телевизора, настроенных на разные каналы, то сейчас это почти круглосуточное, оголтелое телевещание стало выводить его из себя.

Он ненавидел многие передачи. Больше всего его раздражала любимая передача зеков — аэробика, когда заключенные смотрели на танцующих в спортивных купальниках девушек. Эта передача не только многих возбуждала, но и злила. Алексей понимал нелепость своего положения. Если бы сейчас он был на воле, то мог бы иметь каждую из этих девушек.

А здесь, в этих стенах, он был в заточении, бессилен что-нибудь сделать. Его молодой организм, требующий женской ласки, не мог смириться с этим положением.

Наступали теплые дни. В камере становилось душно и жарко. Все заключенные стали ходить в семейных трусах, обнажая торс. Жара была такой сильной, что со стен начала капать влага. Многие стали придираться друг к другу по всяким пустякам. От мелочей, на которые зимой никто не обращал внимания, сейчас все начинали «шизеть», заключенные то и дело бросались друг на друга, без всякой видимой причины возникали драки и конфликты.

Очень часто во время прогулки конвоиры устраивали в камерах шмон. Однажды, возвратившись с прогулки, многие заключенные недосчитались личных вещей. Это было списано на конвоиров. Но как-то случилось ЧП.

Двое заключенных решили поменяться местами — один семейник хотел расположиться поближе к своим. Перенося пожитки с одной «шконки» на другую, они случайно зацепили матрас молодого паренька, из-под матраса упали зажигалка и ручка. Зажигалка принадлежала одному подследственному из Подольского района, который очень расстроился, потеряв ее при очередном, как думали, шмоне. Увидев зажигалку, зеки удивленно посмотрели на парня. Тот опустил глаза.

— Ах ты, падла! Крысятничать стал? — неожиданно спрыгнул со «шконки» подольский, хватая свою зажигалку. — У братвы крысятничать?! — И он нанес парню сильнейший удар по голове. Тот упал. Потом подскочили семейники подольского, и началась драка. Парня били человек шесть. Потом подключилось еще десять. Тело уже было практически бездыханным. Время от времени его поднимали на «шконку» и тут же сбрасывали обратно. Затем несколько заключенных стали прыгать со «шконки» на этого заключенного. Вдруг все отшатнулись. Парень был мертв. Он лежал с открытыми глазами, и тоненькая струйка крови медленно бежала из носа.

Подольский встал и сказал:

— Значит, так — он упал с кровати и разбился. Чтобы все так сказали!

Каждый отошел к своему месту, делая вид, что не замечает распростертого на полу тела. Все сидели молча.

Конвоиры, войдя в камеру во время обеда, вызвали тюремное начальство. Составили акт. Затем каждого заключенного стали «выдергивать» на допрос. Но никто не раскололся…

Однажды, когда всю камеру вели в баню, Алексей натолкнулся на Розенфельда. Он едва узнал Григория — такой он был осунувшийся, похудевший и подавленный. Он медленно шел, сопровождаемый двумя конвоирами, держа в руке пакет со своими личными вещами. Алексей хотел было подать ему знак, но Розенфельд шел, низко опустив голову, не глядя по сторонам, не желая никого видеть.

Вернувшись в камеру, Алексей начал размышлять, куда вели Розенфельда. С одной стороны, его могли направить в другой изолятор, а могли и выпустить…

Вечером дверь в камеру открылась, и «вертухай» выкрикнул:

— Синицын, с вещами на выход!

Сокамерники удивленно посмотрели на Алексея — неужели выпускают?! Алексей вышел в коридор. «Вертухай» обыскал его, еще раз спросил фамилию, посмотрел в документы и сказал: