Игорь Ягупов - Факультет

– Какие-то вещи нужно знать, – с ударением на «нужно» заявила Тормышеву Пантелеева, отправляя его за дверь.

Дима, конечно, никогда не блистал знаниями. Но и люди покрепче плыли у нас на этих экзаменах, как мороженое на солнцепеке.

– Чем же, Дима, – любопытствую я на следующий день, – чем же все закончилось? Сдал?

– Сдал, – отвечает гоголевед. – Сходил в читальный зал, освежил память. Пантелеева «четверку» поставила. Оказывается, Чичиков сначала поехал к Собакевичу, а потом к Коробочке.

Да, Акела опять промахнулся: Чичиков сначала все же поехал к Манилову… Эта «четверка» наверняка зачтется Пантелеевой добрым делом на небесах.

34.

История педагогики. Предмет, предающий уверенность, помогающий смотреть на жизнь и судьбу веселее, проще. Уж если у Песталоцци, Руссо, Ушинского, Крупской, Луначарского и Сухомлинского ничего не вышло, то чего тогда требовать с себя?

Историю педагогики преподавала нам некая Бросалина. Она курила. Впрочем, это неважно. Она – и это гораздо важнее – знала свой предмет в прямом смысле наизусть. Бросалина никогда не пользовалась не только что конспектами лекций, но даже какими-либо пометками для памяти. Когда звенел звонок, она обрывала фразу, как выключенный магнитофон, и покидала аудиторию. Через неделю она приходила на следующую лекцию и начинала от дверей с того самого слова, которым закончила предыдущую.

Это было поразительно и малопознаваемо. Все непознанное внушает ужас. Мы боялись Бросалиной до дрожи в коленках. Так когда-то древние греки поклонялись грозе. Гроза породила Зевса, Зевс стал учить древних греков и указывать им, как жить дальше. Ничего хорошего, как мы знаем, из этого не вышло ни для одной из сторон: Зевса давно забыли, а древние греки вымерли… Мы тоже были уверены, что далеко не все из нас выживут после этого самого экзамена по истории педагогики. Мы поклонялись грозе и ждали худшего…

Предчувствия нас не обманули. Лучше бы нас сожгли в топке паровоза. Получившие «тройку» выскакивали из аудитории с видом переживших собственный расстрел. Бросалина хоть иголки под ногти и не загоняла, но использовала методы давления на психику, запрещенные, наверное, десятком международных конвенций по правам человека.

Она, выслушав ответ студентки по первому вопросу, говорила:

– Ну, на «тройку» уже ответила. Дальше спрашивать?

Многие отпали не по незнанию, а по слабости нервов. Только самые требовательные просили продолжить экзекуцию до «четверки». И лишь откровенные мазохисты говорили:

– Давайте дальше. «Пять» хочу.

35.

Пантелеева Людмила Тимофеевна. Она вела у нас древнерусскую литературу, русскую литературу 18 века, частично 19 век, методику преподавания литературы, литературное краеведение. Она могла бы на ровном, добротном уровне вести что угодно. Знания ее были непробиваемыми, что придавало ее словам особенный приятный снобизм знающего и не желающего ввязываться в споры человека.

Ее вечно сорванный – профессиональная болезнь всех хороших преподавателей – голос уносил нас в века минувшие, заставляя гордиться своим народом, его историей, культурой и литературой.

Людмила Тимофеевна не только знала, но и любила эту литературу. А с Петром да Февроньей, Ершом Ершовичем да Фролом Скобеевым, Даниилом Заточником да протопопом Аввакумом, Тредиаковским да Ломоносовым будто и сама была лично знакома.

Лекции Людмилы Тимофеевны относились к тем немногим, которые записывали все, ибо они были лучше библиотечных учебников. В Людмиле Тимофеевне был тот почти угасший огонек старой институтской культуры, которой, к сожалению, уже почти и не осталось в вузах в наши дни.

Ах, как нужна эта старая аудиторская, с запахом старых книг и поскрипыванием старых половиц культура. Особенно на гуманитарных факультетах. И как нужны там педагоги, для которых их наука – не высушенный гербарий слов, а живое дело времен минувших, но близких, знакомых, понятных и – самое главное – интересных.

36.

Ночь, улица, фонарь…

Один фонарь на всю улицу, ведущую от троллейбусной остановки к институту. Зима. Студенты третьего курса филфака собираются на вечер-зачет. Мы сдаем выразительное чтение. Пантелеева и Шахова бились над нами четыре месяца – мы должны что-то уметь. Мы репетировали сценки из спектаклей, нам ставили голос, мы разыгрывали пантомимы. У нас должно получиться.

Зачетный вечер-концерт открывает стихами малознакомого венгерского поэта гораздо более знакомый нам всем Дима Соболев. Он читает стихи под музыку, Музыка прекрасна. Так и хочется крикнуть: