Юрий Дружников - Пушкин. Изнанка роковой интриги

Во всех библиотечных каталогах (и это остается, как пишут мне из российской глубинки) раздел о Пушкине начинался с рубрики «Классики марксизма-ленинизма о Пушкине». Тут мы узнаем, что Маркс упомянул Пушкина два раза, Энгельс – один раз, Сталин два раза. Что касается Ленина, который Пушкина не цитировал, то, исправляя ошибку мужа, Крупская сказала: «Больше всего он любил Пушкина», и это спасало дело [510]. Банальные эти высказывания изданы сборниками, например «Пушкин: оценки, суждения и высказывания (будто оценки не есть суждения, а суждения – не высказывания. – Ю.Д.) Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, газеты «Правда» и пр.» [511].

Три четверти века не переиздавались и не выдавались в библиотеках целые пласты отечественной и западной литературы по пушкинистике, и новые поколения аспирантов буквально по Оруэллу питались отфильтрованной библиографией, соответствующей новой идеологии. Под знаменем самого передового в мире учения пушкиноведение обрело помпезно-кастовый профиль. Из научных трудов советских пушкинистов мы узнаем, что они «в корне изменили» концепцию жизни Пушкина, создав «поэта-борца», и этих успехов им удалось достигнуть «в упорной борьбе» с формалистами и вульгарными социологами. Первым полным биографом Пушкина в 1961 году был назван автор ущербной марксистской биографии поэта Николай Бродский [512].

Наука о Пушкине, финансируемая государством и контролируемая идеологией, стала являть собой печальную картину. Дирекция Пушкинского Дома (он же Институт русской литературы) определила главную задачу института: формировать личность и мировоззрение советского человека – строителя коммунизма. Писалось, что героический Пушкинский Дом награжден орденом Трудового Красного Знамени за то, что эта кузница кадров воспитывает кадры пушкинистов [513].

Замах был на всемирный контроль, «активная критика буржуазных и ревизионистских тенденций и концепций, стремящихся извратить порою важнейшие явления русской литературы, принизить ее величие, преуменьшить выдающуюся роль нашей литературы в мировом литературном и культурном развитии». И все это звучало в 1988 году, при гласности, когда идеология сгнила и никто уже не требовал верноподданничества от литературоведов, но Пушкинский Дом продолжал требовать преданности от Пушкина.

Ни один труд о Пушкине не мог быть опубликован без одобрения Пушкинского Дома, который постепенно превратился в учреждение, надзирающее за Пушкиным и его исследователями, этакий атеистический Синод, ведающий убеждениями и нравственностью поэта и определяющий уместность тех или иных мыслей его в связи с веяниями наверху. А в Пушкинском Доме решение зависело от того, не перебегает ли дорогу данное исследование «своим». Узкий круг жрецов при Пушкине монопольно решал, выгодна ли им данная публикация, не отличается ли она в деталях от опубликованного ими самими, соблюдено ли иерархическое цитирование начальства и их собственных имен. В сущности, это был филиал Главлита – Пушлит.

Вполне признанный и вполне конформный московский пушкинист рассказывал, как ему десятилетиями с трудом удавалось что-либо напечатать только потому, что он не служил в Пушкинском Доме, где его считали чужим. Инакомыслящие пушкинисты подвергались остракизму. Известны судьбы пушкинистов, разбросанных по провинциальным пединститутам. В свое время этим молодым исследователям навесили ярлык диссидентов, одним не давали защитить диссертаций, состарили их в безвестности, других лишили кафедр. В результате творческая мысль увяла, продвигаясь лишь в фактических деталях. На научной конференции в Пушкинском Доме по книге «Малая Земля» один видный пушкинист, как вспоминает Л. Гинзбург, сравнивал художественную прозу Брежнева с прозой Пушкина [514]. «Бойтесь пушкинистов!» – заявил Маяковский. Впрочем, ему-то самому лучше бы бояться маяковсковедов.

Кто не мог вынести этого засилья серости, бежал: М. Гофман, А. Онегин, Л. Домгерр, пушкинисты третьей волны, оказавшиеся в европейских и американских университетах. Теперь, когда мы заканчиваем последнюю книгу трилогии «Узник России» о Пушкине, которому всю жизнь не давали выехать за границу и формировали из него писателя, сподручного власти, ясно, что хватило бы, пожалуй, материала на четвертый том: «Узник Пушкинского Дома».

В семидесятые годы, когда в Советском Союзе была принята доктрина о новой мировой экспансии коммунизма, к ней был приспособлен и Пушкин. Г. Макогоненко в 1973 году писал об участии поэта в благородном деле русификации всего мира. Говоря об актуальных проблемах пушкиноведения, он заявил «о поставленной историей задаче решать общечеловеческие вопросы с позиций национального опыта и провозглашать на форуме западноевропейской мысли русское слово, русскую мысль» [515].