В этой связи неожиданно, да что там – совершенно невероятно, до некоего даже волшебства – смотрится ситуация, когда человек искусства может опередить ученого в такой, казалось бы, приоритетной для науки сферы, как исследование основ мироздания. Однако, если вдуматься, у нас, похоже, тот самый случай: К. Малевич написал «Черный квадрат» в 1915 году, А. Эйнштейн впервые опубликовал работы по единой теории поля десять лет спустя – в 1925 году. Другой вопрос: сравнимы между собой эти две новации и что их объединяет?
Попробуем разобраться. Один из ключевых объектов исследований физиков – понятие первопространства. У них для этого – изощренный математический аппарат. Казалось, арсенал у художника послабее будет (вроде донкихотовского медного тазика вместо шлема) – тюбики с краской и художественная образность (а её-то какими «х» и «у» обозначить?).
Вот только, если попытаться первопростраство представить как вопиющую беспредметность, да еще и позаимствовать – с некоторыми отклонениями – у Джона Пика Найта (лондонский изобретатель светофора, 1868 г.) указующую на ход направления мыслей цветовую гамму: «К. Малевич создаёт принципиально иную иерархию первоэлементов действительности, которые обращаются к духовному восприятию: белый квадрат – знак «чистого», потенция нового миростроения, черный квадрат – знак «экономии», красный квадрат – знак «революции». Автор отстаивает «живописную природу» беспредметного искусства, которое выражает структурные связи пластических решений – ритмичность, геометрия и т. д. Поэтому не случайно смысл миропонимания К. Малевича оказывается связанным с открытием «Черного квадрата». Это супрематический знак-символ первопространства» (из статьи Екатерины Прокудиной «Связь идей жизнестроительства с принципом беспредметности искусства в творчестве К. Малевича // «Молодой ученый», №21 (311), 2020 г.)
Прометеи цивилизации, пусть даже самые одаренные, неизбежно, по словам французского философа-платоника XI века Бернара Шартского, «стоят на плечах гигантов» (nanos gigantum humeris insidentes, лат.). К. Малевич подобрал себе в предшественники ту еще элитную компанию: импрессионисты, Поль Сезанн, кубисты, футуристы. Научные предтечи А. Эйнштейна тоже, пожалуй, смотрятся нерядовой командой ученой премьер-лиги: Джеймс Максвелл, Эрнст Мах, Гендрик Лоренц, Дэвид Юм.
В какой же космической точке пересекаются параллельные размышления гранд-физика и гранд-колориста? Один, подобно титану – защитнику людей от произвола богов, преподнес человечеству новый огонь познания: «развитие волновой теории, теории света, той скорости времени, которое комментирует обычные представления в ограниченных системах и доходит до представления за гранью умозрительного, картины мироздания, почти сопрягающегося с трансцендентным началом» (из статьи Юрия Злотника «Два великих „поражения“ ХХ века» // «Moscow Art Magazin», вып.№14, 1996 г.).
Другой, погрузившись в пространство эстетики, «пройдя представления кубизма, пройдя одновременно инерционность сознания, оперируя парадоксальностью, выходит к простейшим элементам, а они ведут к новым связям. Естественно, выходя из гравитации в новое время-пространство, это представление выходит и из тех земных определений, которые не работают в этих находящихся за гранью умозрения видениях, переходя как бы в трансцендентное» (Там же).
И если «В. Вернадский с его теорией ноосферы как бы доступен здравомыслию, то в случае с А. Эйнштейном и К. Малевичем человеческие представления выходят в иную плоскость, где перекрываются любые земные зримые видения» (Там же).
1.4. Глава фирмы – днем, реформатор театра – вечером
Один из самых таинственных инградиентов ядерного топлива чуда – поспорьте со мной! – явление парадокса с его мерцающе непознанным химическим составом.
Попытаемся, в связи с этим, присмотреться к одному необычному индивиду, который «уже лет двадцать успешно вёл двойную жизнь, почти как в истории про доктора Джекилла и мистера Хайда. На заседаниях правления – глава фирмы Константин Алексеев. Солидный, уверенный в себе профессионал-администратор. Но на слуху всё больше был Константин Станиславский, подхвативший звучный псевдоним в далёком 1885 году у оставившего сцену актёра-любителя. И в господине Станиславском не было ни солидности, ни уверенности в себе. Зато были беспредельная наглость, чудовищная энергия и безудержная тяга к эксперименту, подкреплённые очень и очень большими деньгами. О последнем неоднократно проговаривается и сам Станиславский: „По окончании собрания поехали ужинать и проели сумму, равную месячному бюджету театрального кружка“» (из статьи Константина Кудряшова «„Стратегия чуда“. Как Константин Станиславский играючи перестроил театр» // «АиФ», 17.01.2014).
Читать дальше