Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

Если я тебя правильно понимаю, то в упомянутом альянсе с Лигачевым ты и он решили окончательно мою судьбу — на весь период «перестройки»... С разных (скрываемых вами обоими) позиций, но итог устроил вас обоих. Помешало мне-то лично как раз то, что обоим вам были известны и мои взгляды, и мой «неуправляемый» характер. То, что я считал (и считаю) своим достоинством, именно это вам обоим и каждому по-своему просто не подошло. Только Лигачев судил обо мне больше по доносам и наветам, а ты — по своим личным впечатлениям. Но именно в этом вашем с Лигачевым обсуждении «таилась погибель моя». Для Лигачева я казался действительно слишком «левым»: поскольку он в то время, в 1985–1988 годах, был почти еще совсем не затронутым верным пониманием вещей, он просто и не мог не быть сталинистом. Он не мог и не понимать, что если я буду возвращен к руководящей деятельности в условиях неизбежной демократизации, то он, Лигачев, столкнется со мной уже буквально завтра, если не сегодня же... Лигачев — это лишь несколько приглаженная диктатура партийного аппарата. В конце концов, это вновь вполне возможные расстрелы — не «в затылок», а «у стенки». Это воинственная необразованность, компенсированная бычьим напором «неистраченных сил».

Впрочем, о Лигачеве тут придется сказать более детально. Раз уж я подошел к пункту, где решалась моя, в сущности, и нынешняя судьба. Пишу все это и дивлюсь своей полнейшей слепоте по отношению как раз к тем людям, со стороны которых и грозила, и обрушивалась на меня опасность. Ведь я даже и в Лигачеве с роковым опозданием увидел действительного политического монстра.

У твоего альянса с ним (по отношению ко мне) есть предыстория. К ней надо сейчас вернуться.

Она, эта предыстория, между прочим, свидетельствует о том, что твоя роль в решении моей судьбы во взаимодействии с Лигачевым имела более психологический характер.

Я с опозданием расшифровал, к сожалению, и то, почему Лигачев не ответил на мое письмо от августа 1985 года. К тому же, оказывается, ответил! Ответил так, как подобает это дорвавшемуся до власти и не желающему никак рисковать ей, ибо допускать к себе кого-либо близко из инакомыслящих и значит рисковать ею. Мало ли что! И Лигачев поступил вот как. Воспользовавшись тем, что я почти одновременно с ним написал тогда письма и председателю КГБ СССР В.М. Чебрикову (требуя отмены высылки из Москвы моих двух наиболее близких учеников), и председателю КПК КПСС М.С. Соломенцеву (просил его воздействовать на МГК КПСС, лично на Гришина, в связи с запущенным летом 1985 года очередным делом об исключении меня из партии), а Чебриков и Соломенцев, понятно, доложили об этом Лигачеву, — да, так вот, воспользовавшись, повторяю, этим обстоятельством, Лигачев предложил им, чтобы они каждый в отдельности со мной встретились. Они так и сделали. Я писал тебе об этом. Эти два деятеля, стало быть, ответили (все-таки был уже 1985 год) на мои просьбы положительно. Преследования были прекращены. Люди Чебрикова принесли извинения моим высланным ученикам (Н.В. Ленкову и B.C. Сергееву).

Так вот поступил Лигачев. Он был тогда вторым лицом. Но при этом сам-то он остался в тени. Сделал вид, что обращение мое к нему не дошло до него! Так мне отвечали и в его дежурном секретариате. Это пока было единоличное его, но решение вопроса обо мне: не включать меня в число тех, кому доверено управлять самим процессом «перестройки». То есть с меня были сняты только репрессивные ограничения. В номенклатуру меня более не пустили!

Расчет был, собственно, простой: «второе лицо» в СССР недоступно ни для кого. Особенно для всякого того, кто не в номенклатуре. Пока там был Лигачев, там продолжал оставаться непроницаемый фараонский порядок. Недоступный нормальному рассудку. Кричи не кричи, ничто не шелохнется. Расчет был и на то, конечно, что я смогу хотя бы почувствовать свое собственное бессилие перед этим оплотом иррациональности. Менялись здесь лишь лица.

Вот к этому-то моменту, когда самый влиятельный жрец очередной исторической авантюры уже подрубил под самый корень мои возможности в назревавшем конструктивном действе, к этому времени появился ты в ЦК вновь... Сначала побыл заведующим того же Агитпропа, откуда тебя некогда мягко упекли в Канаду. Мягко. Не спорь. Ты не знаешь, что такое худо... Потом ты стал секретарем ЦК. Сначала вне Политбюро. Вот в это-то время ты, вероятно, и счел для себя возможным, по моей просьбе, заговорить с Лигачевым обо мне. Заговорил, я вижу это сейчас, с вкрадчивой готовностью тут же и согласиться с возражением могущественного собеседника...