Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

Чтобы ты верно понял, почему, говоря за что-то тебе «спасибо», я о твоем «доканадском» прошлом тем не менее пишу с большой горечью, хочу — для сопоставления — привести два эпизода — из поры, когда я занимал официальное положение, как ты. Я в 1965 году представил Андрея Тарковского для поездки в Индию. КГБ ему выезд запретил. Я позвонил в КГБ и спросил: если я поручусь за А.Тарковского, могут ли они принять мое личное поручительство? Ответили: поручительство принять все-таки могут. А.Тарковский, ранее ставший «невыездным», поехал. Я горд тем, что великий режиссер называл меня публично ангелом-хранителем.

Или. Пришел ко мне в те же времена Э.Неизвестный и рассказал: Союз художников и министерство культуры СССР не выпускают его в Югославию для участия в международном конкурсе десяти (или более, не помню) известных скульпторов. Хотя он персонально туда приглашен. Один — от СССР. Добавил он: уверен, что выйдет победителем на конкурсе. Я позвонил Е.А. Фурцевой и высказал ей следующее: «Екатерина Алексеевна! Не стоит ли нам исходить из того, что отказ наш разрешить участие Э.Неизвестного в конкурсе в Югославии унизит авторитет страны в мире больше, чем если наш персонально приглашенный скульптор даже и не займет там первое место?» Она согласилась. Э.Неизвестный поехал и сдержал слово — он стал лауреатом на этом престижном конкурсе.

Право же, я вовсе не стремлюсь как-то сравнить себя с А.Тарковским или Э.Неизвестным. Дело в самом принципе. Но не ясно ли, что ты-то находился тогда от меня — сначала как от что-то тоже решающего, а потом как от просящего — в самом ведь принципе на иной позиции?

Никакого отношения к партаппаратным «шестидесятникам» ты, конечно, никогда не имел. Странно сейчас звучат твои заявления о том, что тебе не в чем каяться.

Но я должен вернуться к началу «перекрытия мне кислорода». Главный вентиль этого перекрытия все-таки был в твоих руках, уважаемый (в то время будущий) «архитектор перестройки»! После того, о чем я выше напомнил (и сообщил нечто ранее неизвестное), не становится ли ясным следующее: обозначенная выше мною альтернатива, пробивавшаяся в обществе, как трава через асфальт сталинизма, в 1953–1956 годы и позже, — эта в то время в значительной мере действительно новая для нашей страны концепция жизни, ставшая реальной исходной линией для процесса на первых порах не иллюзорной перестройки в 1985 году, — она не была ни в 60-е, ни в 70-е годы твоей позицией. Наоборот, ты оказался преуспевающим в борьбе против нее. То, что далеко не каждый из нас — тогдашних — замечал в тебе эту главную линию действия в те годы, говорит о твоем незаурядном умении мимикрировать применительно к любой обстановке и самым различным людям.

Когда (в июне 1968 года) наконец начальству можно было уже и вспомнить о том, что мне высочайше разрешено в «Правде» — после провала попытки отвести удар от Л.Карпинского и Ф.Бурлацкого — задержаться лишь на время, то вспомнили об этом первыми Зимянин и ты... Зимянин вдруг обиделся на меня за то, что, находясь (он полагал) под его благодетельством более полугода и будучи (16 мая 1968 года) на защите уже провален, я (такой-сякой) все равно выступил в редакции с критикой своей же «Правды»... Зимянин пришел, как ты мне потом рассказал, к тебе и сам, лично поставил вопрос: пора отпавшего убирать...

Зимянин стал самораскрываться именно во время разгона перечисленной мною ранее группы крамольных публицистов, которая была обречена в связи с публикацией «театральной» статьи Ф.Бурлацкого и Л.Карпинского. В июне 1968-го из этой группы — непонятно почему — оставался все еще в «Правде» только я один. Обо мне, возможно, забыли и думать — тем более в верхах. И вот неблагодарный этот человек (аз, грешный), которого за пазухой скрывает сам главный редактор «Правды», неожиданно выступает с критикой самого своего благодетеля.

И все же это была придирка! Ибо я включал в число критиковавшихся мною тогда прежде всего самого себя, а не сваливал свои ошибки и промахи на Зимянина. Между прочим, Зимянин был — за время, какое я его перед тем знал, — вполне приличным человеком. Выглядел даже демократичным. Казалось, он ко мне был расположен дружески. В редкие свободные минуты мы с ним рубились в шахматы и гоняли шары на бильярде на сталинской даче в Волынском (все в ту же осень 1965 года). Напомню, что он меня и уговорил перейти из аппарата ЦК именно к нему, в «Правду». И он же на целых полтора года создал мне действительно замечательные для той поры условия работы в этой газете. Сейчас я готов был бы выдвинуть подшивку «Правды» с конца ноября 1966 и до начала июня 1968 года на ретроспективный конкурс прогрессивных начал в сфере анализа художественной культуры.