Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

Тут в самом деле есть свои нюансы. В частности, думается, как раз в эти дни ты должен был почувствовать себя особенно неспокойно. Ведь А.Шелепин тогда уже готовился реально опереться, с приходом к власти, на свои бывшие комсомольские кадры, а «Комсомольская правда» вдруг привлекла всеобщее внимание тем, что поместила на своих страницах столь докучливую критику брежневско-сусловского партаппарата. Я лично убежден, что люди, причастные к публикации статьи Л.Карпинского и Ф.Бурлацкого в «Комсомольской правде», не только не имели ни малейших организационных связей с Шелепиным и его функционерами, но и просто были противниками его взглядов и устремлений. Именно потому они и опубликовали эту статью, что в них так или иначе зрела оппозиция по отношению к обеим упомянутым выше цековским мафиям.

Но все же фактом является на сей раз и то, что в это же самое время от бывших комсомольских боевиков, проникших высоко, у наблюдательных людей начало рябить в глазах. Казалось, эти люди уже таинственно улыбаются... Они мельтешили и тревожили.

Не ясно ли, что конфликт, проявившийся в 1967 году в «Правде» и «Комсомолке», действительно мог быть воспринят брежневским верхом как симптом усиления активности сторонников Шелепина?.. Похоже, он так и был воспринят. Но Шелепин-то знал, конечно, что мы, оказавшиеся в центре указанного конфликта, не его люди. Он на этот раз никого из провинившихся не защищал. Вряд ли его даже и самого насторожила брежневско-сусловская акция по изъятию из идеологической сферы нескольких публицистов, пусть и с излишне активными политическими темпераментами. Тем более — антисталинистов. Значит, ему-то чужих.

Разумеется, ныне это выглядит как курьез, что всех нас (столь разных) идентифицировали тогда с шелепинским шлейфом молодежных перестарков. Но вместе с тем это никак не сбило с толку общественное мнение. Резонанс был необычайно широк. Собственно, это был один из тех немногих тогда эпизодов, которые непривычно формировали общественное мнение именно как реальные факты, а не как легенды и мифы. Можно было взять газету и прочесть то, что напугало власти.

Но объективно вышло все-таки так, что событию был предпослан и еще один знак отсчета: главная цековская мафия (брежневская) стремилась каким-то непонятным образом ущемить оппозиционную. Этот знак маячил только для немногих.

Для меня лично все это вообще мало что меняло. Я стал к этому времени для обеих групп явно чужим (и даже враждебным). Любопытная тем не менее деталь: мне с поста в «Правде» пришлось уйти все же несколько позже Карпинского и Бурлацкого. Помнишь ли ты, при каких это обстоятельствах? Ведь мое выдворение из «Правды», естественно, контролировал опять-таки ты, Александр Николаевич. А была уже назначена защита моей докторской. И, как ранее сказано, я уже был в творческом отпуске по этому поводу. И я попросил: дайте защититься, а то ведь отменят и защиту, напугавшись, что я — отверженный. Помню, мы с тобой тогда немного обсуждали то, в какой необычной форме был решен этот мой вопрос. Когда Высшему Лицу доложили, что Бурлацкий, Карпинский и Воронов уже определены на другую работу, а Куницын в творческом отпуске, стоит ли дожидаться возвращения его, он удивился: «Как, вы ему еще и отпуск дали за счет редакции?» Между прочим, Зимянин действительно предлагал мне оплату этого отпуска. Я отказался. Помнишь?

Кто же был это из высших — Брежнев или Суслов, — ни ты, ни Зимянин тогда мне прямо не сказали. Пребывали в страхе. Но оба вы с каким-то все-таки удивлением отозвались на следующее: Высший Чин, услышав, что я в отпуске за свой счет и что сам отказался от предложенной оплаты, — этот Чин, как ни странно, смилостивился и разрешил оставить меня пока на прежнем месте. До защиты диссертации. Такой тут обозначили рубеж в моей судьбе.

Письмо третье

Далее, несомненно, идет одна из самых значимых страниц моей жизни. Это — провал моей защиты. Сокрушающий удар. О нем придется тем не менее лишь кратко. Только в том аспекте, что и тут не было ничего случайного. Более того, как раз тут, на этом участке, и был дан особый бой тогдашней альтернативе. К тому же и упоминавшаяся ранее книга «Политика и литература», уже набранная, могла и должна была выйти до защиты. У меня, кстати, тоже были свои доброжелатели, понимавшие, что пока бережет меня мое официальное положение. Ничто другое. Надо успеть! Светлой памяти Елена Николаевна Конюхова — заведующая редакцией критики «Советского писателя» — делала, пожалуй, все возможное.