Михаил Пташук - И плач, и слёзы... [Исповедь кинорежиссёра]

— Вы были в Сибири? — перевел разговор в другое русло Егор Кузьмич.

— В Томске.

— Давно?

— Два года назад. Там проводились Дни белорусской культуры.

— Я там работал.

— Я знаю. Мне много говорил о вас Феликс Григорян.

— И как там Сибирь?

— Я потрясен Сибирью! Тайгой! Людьми! Удивительной библиоте­кой, подаренной городу русскими благотворителями! Туда были сосла­ны декабристы. Туда приехали за ними жены!

— Туда были сосланы не только декабристы...

Егор Кузьмич пристально посмотрел на меня.

— Я знаю.

Мы помолчали.

— А я потрясен вашим фильмом! Мне доложили, что фильм полу­чил все награды на престижном кинофестивале в Европе!

— Да. В Югославии.

— Я вас поздравляю!

— Спасибо.

Еще помолчали.

— Я действительно потрясен вашим фильмом. Мы его смотрели всем аппаратом ЦК. Прекрасные актеры. Кстати, Гарбук из вашего театра?

— Да!

— Прекрасный актер! Вернетесь в Минск, передайте ему мое по­здравление! Гдe вы снимали фильм?

— Я все фильмы, Егор Кузьмич, снимаю дома, в своей деревне!

— Кто у вас там остался? Отец, мать?

— Мать.

Мы еще помолчали.

— Вы знаете, зачем я вас пригласил к себе?

— Знаю.

— Василь Быков написал прекрасное произведение. Комитет по Ленинским премиям в области литературы и искусства присудил ему самую высокую премию в нашей стране — Ленинскую премию! Но это произведение, как и любое, можно по-разному истолковать! Вы согласны со мной?

— Конечно.

— Так почему вы считаете, что правильно поняли Быкова?

— Это мое понимание...

— У нас понимание должно быть одно,— перебил Егор Кузьмич.— Правда истории должна соответствовать нашему пониманию. Вы со­гласны?

— Конечно! Правда искусства должна соответствовать правде жизни, а Василь Владимирович Быков, с моей точки зрения, написал правду!

— Но ваша правда не соответствует, повторяю, нашему понима­нию истории. Да, были перегибы, но партия оценила это, наказала виновных.

Он говорил цитатами одного из быковских героев.

— Центральный Комитет считает, что вам, еще молодому режис­серу, необходимо внести коррективы в сцены коллективизации... Еще кофе?

— Спасибо.

— Центральный Комитет также считает, что в нынешнем виде фильм нельзя показывать широкой аудитории нашей страны. Госкино СССР совершило ошибку, рекомендовав фильм для участия в междуна­родном кинофестивале. Эту ошибку вы должны исправить.

- Как?

— Я не призываю вас к радикальным мерам. Фильм замечатель­ный! Его нельзя уродовать, но некоторые слова, и особенно монолог героини о представителях Советской власти, необходимо сократить. Нас неправильно поймет наш народ. Я не призываю вас это делать сразу по приезде в Минск, подумайте, посоветуйтесь у себя в ЦК, в Институте партии. Вы еще молодой, вы талантливый режиссер, и нам хотелось бы, чтобы вы активно работали в будущем.

И все! Я петлял по огромным коридорам ЦК КПСС, не зная, как выйти. Наконец красная дорожка привела меня к выходу. Я долго шел по московским улицам. Хотелось поскорее уехать домой. Я так любил Москву, плакал, когда уезжал по распределению, казалось — не пережи­ву. Кроме моей деревни и Москвы, у меня ничего не было. Я ничего не видел и не знал. Мой путь в жизни был один: Федюки — Москва. Я так хотел остаться в Москве по окончании учебы, но у меня не было московской прописки. Меня любили педагоги, я был одним из лучших студентов, старостой курса, у меня так все хорошо получалось по специальности. Мне все давалось легко, не требовалось никаких осо­бых затрат, я параллельно со Щукинским училищем учился в Литера­турном институте. Меня принимал сам Паустовский. Я с детства пи­сал, но потом бросил, не понимая, что и этот опыт пригодится мне в кино. Мой Ангел вел меня по белу свету, открывая все двери. И вот я шел, как побитая собака, по когда-то любимой Москве, а в голове, под звон Кремлевских курантов, оживало прошлое.

Воспоминание второе

Они стучали, били ногами в дверь.

Жук. Мария, открой! Тетка Лизавета! По-доброму открой, а то взломаем! Ты меня знаешь! Неподчинение Советской власти карается по закону!

Васька Бычок кричал и колотил прикладом винтовки в дверь.

Бабтя затряслась и кинулась к двери. Мать закричала, удерживая ее на кухне.

Мама. Мама! Они убить могут! Не открывай!

Бабтя вытащила засов и распахнула дверь.

Бабтя. Забирайте! Все забирайте! Меня, ее. Вот его опишите, что без батьки сиротой растет! Или в коммуну свою заберите!