Владимир Пятницкий - «Лев Толстой очень любил детей...»

Заодно сложилось подспудное осознание того, что такое панчлайн.

•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Александр Иличевский,

писатель, автор книги «Перс» и других

/выпуск МФТИ–1993/

Расскажу не о самих этих анекдотах, а обо всей этой атмосфере — самиздата, мистификаций, анонимов. В студенческие годы мы необыкновенным образом увлекались поэзией Иосифа Бродского. Однажды я сидел на балконе своего дома в подмосковном городке и занимался теоретической физикой, читал том Ландау и Лифшица «Теория поля». И отец, вернувшийся с работы, протянул мне журнал «Огонек» со словами — взгляни, наш парень, оказывается, получил Нобелевскую премию за стихи. Я открыл журнал, где были напечатаны «Римские элегии», и прочел: «Ястреб над головой; как квадратный корень из бездонного, как до молитвы, неба» . Я подумал: надо же, какой наглец — пишет про квадратный корень, что он знает о квадратном корне? И как можно извлечь из неба квадратный корень? Но я стал читать дальше и заметил, что смыслы, порождаемые стихотворными строчками, каким-то удивительным образом сходятся в некоем пределе со смыслом, который порождался только что бывшими перед моими глазами формулами. Это было настолько сильно и поразительно, что и сейчас, стоит закрыть глаза, я легко могу воспроизвести этот мысленный опыт.

А потом мы в институте делали стенную газету со стихами Бродского, которые ходили еще в списках, вместе с текстами Хармса и обэриутов, не было еще опубликованных книг, и мне пришла в голову дерзкая идея написать что-то на пишущей машинке и выдать за стихотворение Бродского. Странное дело, но мои товарищи всерьез отнеслись к этому бредовому опусу, всерьез это творение приняли за стихи Бродского — и это произвело на меня кое-какое впечатление. Так понемногу литература в моей жизни стала замещать науку. Впрочем, любые начинания отталкиваются от легкомыслия.

•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Андрей Кнышев,

сатирик, создатель телепередачи «Веселые ребята»

/выпуск МИСИ–1979/

Я очень хорошо помню, как впервые их прочел. Это был примерно 1981 год, в Главной редакции программ для молодежи Центрального телевидения СССР, в приемной главного редактора. Кто-то принес машинописные листочки, «самиздат», девочки хохотали над ними. Я тоже пришел в восторг, отобрал у них, зачитался.

Было написано «Хармс», но кто такой Хармс — я тогда даже понятия не имел. Прямо из приемной «молодежки», которая располагалась на знаменитом 12-м этаже (в честь которого была названа передача «12-й этаж»), я пошел в читалку напротив. И стал этого Хармса искать. Там его не было.

И потом я пошел в Ленинку. Там я нашел уже непосредственно книги Хармса, прочитал все, что было можно, что-то переписывал от руки. Была парочка историй про Пушкина/Гоголя, но тех самых самиздатовских баек там не было. «Ну конечно, — подумал я, — у советской цензуры это непроходимо — просто ни в какие ворота, этакое глумление над великими классиками». И долгие годы я был в полной уверенности, что прочитанные мной тогда листочки — это и был настоящий Хармс. Да и многие читатели, думаю, также до сих пор пребывают в блаженном, но несправедливом неведении об истинном авторстве.

А название моей телепередачи «Веселые ребята», хотя и совпадает с авторским названием анекдотов, отношения к ним не имеет. Да и не я его придумал — передача «Веселые ребята» существовала в редакции программ для молодежи еще до меня. Название было довольно избитым — помимо фильма Г. Александрова, был одноименный ВИА, какая-то программа «Веселые нотки», «Веселые старты», шоколадки, книжки с подобным названием, и проч. И менять его мне, вчерашнему студенту и участнику юмористического телеконкурса, только пришедшему на ТВ, никто бы не позволил. Тем более что название соответствовало тематике: ведь у вас состязаются в остроумии (в рамках дозволенного) молодые люди, — значит «веселые», и значит «ребята», чего же вы еще хотите? Выпусков, которые делали мои предшественники, вышло в эфир один-два, и дальше дело как-то не пошло. А производственный «шифр» в молодежной редакции остался, и техника и монтажи под него выделялись, — так мне досталось это «наследие» вместе с названием.

Но на мой юмор и стиль эти анекдоты, безусловно, повлияли в огромной степени, и не только на меня. Они поражали сразу, напрочь, как комета. Я мог прочитать две строчки всего. Произошло чирканье по мозгу. Может быть, именно они были для меня некой искрой. Хотя таких искр от разных «огнив» было у меня в жизни много, но та, «хармсовская», была особенной.