Сергей Граховский - Рудобельская республика

Когда наступила ночь, во двор тихо въехала подвода и остановилась возле морга. В палате появились два санитара с носилками. Левону стало не по себе, что его в одном белье поволокут на мороз, что впереди какая-то неизвестность. Успокаивало только одно имя — Платон Федорович.

Санитары натянули на него штаны и фуфайку, осторожно положили на носилки, сверху прикрыли простыней и понесли по узким больничным коридорам. Из соседних палат выглянули несколько больных, страдавших бессонницей.

— Что, обмороженный богу душу отдал? — спросил чернявый носатый дед.

— Отмучился! — ответили санитары.

— Царство ему небесное, — перекрестилась женщина, закутанная в одеяло.

От топота и дверного скрипа попросыпались многие больные, они видели, как открывались двери «покойницкой», втаскивали носилки, как выходили оттуда санитары.

Однако никто не видел, как другим ходом Платон Ревинский и Шолом Агал вынесли из морга Левона Одинца, уложили его на сани, укутали одеялами, прикрыли сверху кожухом и по темным переулкам и пустырям перебросили за переезд на квартиру старого железнодорожника Владимира Стрелле.

А поутру вся больница знала, что ночью умер обмороженный комиссар.

В морге лежал труп искалеченного поездом человека с забинтованными культями, как у Одинца.

Партизан набилось в каждую хату полным-полно. Сушились свитки, онучи и рукавицы. В углах тускло поблескивали запотевшие стволы винтовок. Спали вповалку на полках, на печи, на полу, бредили и метались, командовали и всхлипывали спросонья.

Днем и ночью за селом ходили дозоры, а вокруг шумела заиндевевшая темная пуща. На дубах шелестела прошлогодняя листва, ветер гнал столбы снежной пыли, по самые крыши заметая обомшелые, покосившиеся хатки.

В Грабье обитала одна голытьба, а у бедноты всегда просторно и найдется место путникам и ночлежникам. Вот пока что и обретались здесь оба рудобельских отряда. Грабьевские хозяйки сажали партизан за стол, ставили чугун бульбы, миску квашеной капусты или толченое льняное семя.

Как-то под вечер в хату, где жили командиры отрядов, пришел Роман Соловей. Пожалуй, не было такой щели, куда бы не проскользнул этот неугомонный дед. А здесь все под боком, каждая стежка с детства знакома. Протопать из Хоромного в Грабье — будто из хаты в амбар проскочить. Не раздеваясь, сел на лавку, поглядел на Максима Левкова:

— Подворье твое, Максиме, дымом пошло. Возвратишься, отблагодари Фэльку Гатальского. Это он доносит. Старые твои прилепились в хуторе Якова Гошки. Так не бедуй, до весны перебьются. От горе, что богато людей позабирали заложниками и погнали в Бобруйскую крепость. Ульян Жинко и Рыгор Ковалевич не могли идти, так их тут же и порешили. А всех остальных, как баранов, повязали и шомполами погнали. Схватили и Левона Одинца. Он и так был еле душа в теле, так в Глусске, говорят, в конюшню бросили, чтобы от холода дошел.

Каждый расспрашивал у Романа о своих, и он одних утешал, другим говорил горькую правду.

— От расселись тут и не чуете, как вам западню готовят. Окружить хотят и всех до одного накрыть. Так что не разевайте рот. За Смыковичской дорогой особо глядите.

— Лады, дядька Роман, не проспим. А вам, может, спокойнее было бы с нами остаться? И Марылю сюда б забрали. Шляхта ж, она, один черт, жизни не даст.

— Так вы ж, я думаю, не век тут отсиживаться будете, придете и нас спасать? Только сил соберите поболе. А так не устоите. Их там знаете сколько?

— Ну? — подался вперед Левков.

— Как мух на падали.

Роман закинул за плечи берестяной короб, натянул облезлый треух и потопал.

Партизаны заняли все дороги, установили за селом трофейные пулеметы и дожидались ночи. Мороз три шкуры драл. Вокруг луны расплылся большой белый круг, высыпали яркие звезды, с деревьев свисали длинные голубые бороды. Было слышно, как срывались с веток и падали пухлые комья снега, как потрескивали сучья.

Взвод Тимоха Володько притаился под заснеженными кустами. Хлопцы всматривались в поблескивающую лесную дорогу, перерезанную черными тенями елок, прислушивались к каждому шороху стылой до звона ночи.

Где-то далеко, словно кто-то крахмал в пальцах перетирал, заскрипела дорога. Звуки приближались и становились отчетливее.

На повороте показалась лошадь, запряженная в возок с соломой. На нем сидели три человека, четвертый семенил с вожжами в руках. Когда фурманка поравнялась с партизанской засадой, хлопцы неожиданно выскочили из-за кустов. Трое мигом вылетели из возка и бросились в лес. Кто-то лязгнул затвором.