Святой Варфоломей на старой доброй карте
Уступит место, торопясь, божественному Бонапарту.
То, что касается людей, они проголосуют,
Как можно сомневаться? Париж уже ликует,
Сибура слушая, Тролона, тролонгистов,
Наполеоны оба слились дифтонгом чистым,
Берже сплетает их в отважный авангард,
Между Арколь, Лоди стоит бульвар Монмартр,
В зловонной, мерзостной тюрьме Спартак сейчас сидит;
Укрылся где-то Фемистокл и изгнан Аристид,
И Даниил уже во рву, сосед жестоких львов,
Мы миллионам брюхо распорем так легко!
Джерси. 20 января 1853.
Ну, хорошо! Мошенники и короли насилья,
Присядьте-ка за стол, поближе к изобилью!
Спешите! Разместите всех!
Так, ешьте, пейте, жизнь так мимолетна!
А весь народ, влачащий жизнь бесплодно,
Для ваших лишь утех!
Рубите же леса! Озера осушайте!
Урежьте-ка бюджет! И родину продайте!
Да, пробил час такой!
А вот последний су, еще поля возьмите!
И в городах рабочих заморите!
Вам это не впервой!
Попойка светит впереди! Веселье распирает!
А бедная семья в соломе умирает
Где нет дверей, окна.
Мужчина в полутьме лишь милостыню просит,
Их мать иссохшую едва уж ноги носят,
И у ребенка нету молока.
II
Цивильный лист, дворцы и миллионы!
Я в подземельях Лилля слышал стоны,
Я видел этот заунывный мрак.
Там, под землей, где призраки ночуют,
Согбенные; их задавила жизнь, прессуя
В железный свой кулак.
Они страдают, воздух там токсичен,
Слепой чахоточному пить дает привычно,
Вода в углах бежит ручьём;
Ребенок в двадцать, и старик за тридцать,
И каждый вечер смерть – жестокая убийца
С косой заходит в гости вечерком.
Здесь нет огня, дождь заливает окна,
Где скорбь и злоба ткут свои волокна,
О, труженики бедные, для вас!
Около прялки с нитью, которую мотают,
Убогость в келью мрачную вползает
Из окон, утопающих в слезах.
О, нищета! Мечтать семьей впотьмах,
Но рядом с ними только мерзкий страх,
Добро толкающий в объятья зла,
И дочь свою, принесшую еду,
Не смеет он спросить начистоту:
Дочурка! Где так долго ты была?
Отчаяние спит среди лохмотьев блеклых;
А там, в других местах, красивых, теплых,
Им далеко до этих передряг!
Девица в розовом, а ночью – в фиолете,
Ползет, стыдясь костлявого скелета
И наготы червя;
Они дрожат сильней, чем сточная вода,
Им нормы жизни не доступны никогда,
Продрогший до бесчувствия скелет;
Когда я к ним входил, угрюмый и понурый,
Девчонка милая со старческой фигурой
Сказала: «Мне уже семнадцать лет!»
Кроватки нет у изможденной мамы,
Она для малышей копает яму,
Как птица перебитая дрожа;
Невинные младенцы в убогий мир приходят,
Рождаясь, лишь могильный свод находят,
Без люльки, на пустой земле лежа.
Подвалы Лилля! Мрачные прогнозы!
Я видел, как из глаз катились слезы,
И умирал старик в постели.
И девочка со взглядом непостижным,
Младенец-призрак у груди недвижной!
О, Данте Алигьери!
В мученьях их излишеств ваших корни,
Князья! Лишенья эту роскошь кормят,
О, ты, герой самодовольный!
И твой бюджет по капелькам струится
По сводам стен, где нищета таится,
И по измученным в неволе.
Из-под колес ужасной тирании,
Из-под винта, который раскрутили,
Как будто для прогресса,
И день и ночь, в постыдной своей сути,
Как виноград, который давят люди,
Выходит золото под прессом,
От всех невзгод, агоний предрассветных,
От сумрака, где нет надежды светлой,
От гибнущих во мраке душах,
Из черных нор глубокого страданья,
Из массы темной, полной увяданья,
Из этих, в нищете живущих,
Из бедных и голодных миллионов,
Из этой груды нищих легионов,
Что сеют золото, из жизни уходя,
Являются, блистая, монстры в розах,
Ползущие к дворцам и их метаморфозам,
И кровью человеческой следя!
III
О, рай! Великолепие! Бокалы господам!
Оркестр играет, блики на зеркале окна,
Столы сверкают, яствами манят;
Внизу, под их ногами, лишь мрак в глуши ночной,
И девственниц голодных неисчислимый рой
Рыдает ночью, душу леденя.
Вы, все, кто этих радостей нисколько не чужды,
Продажные солдаты, трибуны и суды,
Епископы без совести и бога,
Здесь, возле Лувра, бродит и бьется нищета,
Горячка, смерть и голод здесь вовсе неспроста,
И это к вашим радостям дорога!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу