Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845

Не худо бы ему после Рима и Ганновера освежиться в Англии. Нельзя не радоваться, что он, поэт, пожил и насладился в Италии; но и нельзя не огорчаться за него и за истинные обязанности, кои лежат на нем, что он не исполнил святой, не отклонимой от него обязанности, для коей приставили его к наследнику; не его вина была бы, если бы он и надоел напоминаниями; не рисовать, а читать, учиться надлежало. Я сужу строго, по я все еще люблю его, как брага, а вы, как поэта-друга и баловня вашего. У него должна была быть одна мысль: заронить искры, пробуждать чувство, обращать, отвращать от балов и парадов и устремлять на лучшее устройство; заговаривать о важном, хотя бы и не слушали его, не отвечали ему. Россия, друзья истинные его и отечества не заглянут в его альбумы, а спросят, что узнал он и его воспитанник; чем прельщался он и что вывез из Германии и Англии для России. Ему надлежало так надоесть великому князю и прочим приставникам, чтобы быть отослану или с дороги, или по возвращении, и тогда бы он дорисовал свой album спокойною кистию и со спокойною совестию на досуге и сохранил бы otium cum dignitate. Вообрази себе, что Плетнев, учитель языка и литературы и корреспондент пишет письмо ко мне, хотя с чувством о старых наших сношениях, которое меня тронуло, но с грамотностью замоскворецкой дамы. И он – наследник журналиста Пушкина и биограф его!

Б[улгаков] прислал мне «Современную песню» Д. Давыдова. Какая подлость в слоге! Но вот и порядочная строфа:

Впрочем, тут и бородавки, мошки да букашки, червяк голодный, почешет и прочее, и прочее, и прочее.

На обороте: Allemagne. Sou excellence monsieur d'Oubril, ministre plénipotentiaire de s. m. i. do Russie. А Francfort sur Mein, а вас покорнейше прошу доставить его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

8-го июля 1839 г. Франкфурт.

Жуковский здесь уже третьего дня, а вчера приехал и великий князь. Я провел с первым весь день у Козловского с графом Велгурским, где вчера и обедали; ввечеру у Убри с великим князем, где и танцы. Я нашел великого князя здорового, подобревшего, а граф Орлов рассказал мне его успехи в Англии. Они пробудут здесь еще с неделю, разъезжая по окрестностям. Твои будут дня через четыре; не знаю, дождусь ли, ибо зажился в ожидании Жуковского. Марч[енко] получила от княгини письмо. Пора в Киссинген, ибо желаю объехать скандинавский север; Дашков начертал мне маршрут. Жуковский здоровее прежнего. Князь Козловский – краснобай по прежнему. Здесь и все его семейство, а сын и с невестой: он благословил их по своему. Вчера танцовали у Убри, а по утру Жуковский прочел у них твой «Самовар» и находит, что это лучшая пиеса твоя, и что ты как-то созрел душою и следовательно поэзиею. М[арченко] обещала мне les impressions de voyage твои, но сдержит ли слово? Орлов рассказал кое-что об Англии, где великий князь очень понравился. Он был и у Брума. Графиня Велгурская получает письма от мужа; но мы знаем, что ему не лучше, скрываем от неё и не знаем, поедет ли она к ним на встречу в Марсель или будет ожидать писем еще из Рима. Брат графини Пушкиной и Демидовой приехал сюда из Рима, где их видел, по прежде писем отца. Сердце раздирает смотреть на мать и сестер, а надежда плоха. С Марч[енко] много и часто о тебе: ты любим в семействе. Они надеются дать еще бал великому князю, по вероятно я не дождусь его. Приемом великого князя я доволен. Вся его свита здесь. Перешли это письмо и к Булгакову: нет времени писать другого. Жаль Д. Давыдова! Он хлопотал о перевозке князя Багратиона, а его и самого свезли. Я не любил его самохвальства и того, чем он хвастался, но иногда мне он очень нравился, и в нем была оригинальность, хотя не совсем без искусства. Он, кажется, готовил, какую-то книгу о Польской войне.

Простите! Кланяйтесь всем, кто вспомнит на Неве и в Москве. Я видел панораму пожара 1812 г. в Париже. Так и обдало душу воспоминаниями детства и университетской жизни, особливо на Моховой, которая, и с Пашковским домом, очень верно представлена.

Я писал к вам отсюда с князем Юрием Трубецким, но это получите вы, вероятно, прежде. Здесь Мещерские. Демидовы будут опять в Киссингене. Брат графини Пушкиной ни чего не знает о ней.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

17/5-го июня 1839 г. Киссинген.

Завтра неделя как я здесь. Я оставил во Франкфурте графиню Велгурскую с дочерьми; она не знала еще о своем несчастий. Здесь графиня Эльмит получила письмо от княгини Репниной, которая известила ее о кончине бедного страдальца. Я написал к Жуковскому или к Убри, чтобы приняли меры помешать графине Велгурской ехать в Италию или во Францию на встречу сына, коего она уже не встретит в этом мире. Еще не имею ответа оттуда. Ожидаю сегодня княгиню Вяземскую или письма от ней. Она уже писала ко мне сюда и просила заготовить квартиру, но не брать еще, ибо хотела прежде еще советоваться с Коппом. Я отыскал две квартиры, из четырех комнат, а 30 florins (60 р.) par semaine, по удержу ли, еще не знаю. Гости наезжают толпами и сильнее прошлогоднего. Великая княгиня Марья Павловна с супругом и с милой восемнадцатилетней фрейлиной уже здесь. Мы обедаем иногда или проводим вечера у ней. И Северин вчера ночью приехал встретить великого князя, коего сегодня ожидаем. Ми провели с ним, в приятельском болтанье, почти весь день; обедали у великой княгини с польским генералом, графом Красинским, коего рассказ об Италии напоминает Чаплица. Многие о тебе здесь вспоминают. Я живу по прежнему и знаюсь с подобными прежним; следовательно, вероятно, и опять прослыву шпионом. Занимаю прежния комнаты. С Жуковским провел я несколько приятных, задушевных минут, но только минут; они повеяли на меня прежним сердечным счастием, прежнею сердечною дружбою. Этому способствовал и это новый перевод Греевой элегии гекзаметрами, которую он продиктовал мне и подарил оригинал руки его, на англинском оригинале написанный. Я почти прослезился, когда он сказал мне, что так как первый посвящен был брату Андрею, то второй, чрез сорок лет, хочет он посвятить мне. Мы пережили многое и многих, но не дружбу: она неприкосновенна, по крайней мере в моей душе и, выше мнений и отношений враждебных света, недоступна никакому постороннему влиянию. Соприкосновения Жуковского с чуждыми мне и часто враждебными элементами не повредили верному и постоянному чувству. Пусть другие осуждают его за то, что он жмет окровавленную руку Блудова: я вижу в этом одну лень ума или сон души, а не равнодушие; и в отсутствии я сердился на него за многое; встреча примиряет с ним, ибо многое объясняет. Я люблю его и за великого князя, в коем вижу что-то доброе, сердечное, человеческое, и меня что-то влечет к нему. Я должен удерживать это влечение и буду стараться реже с ним встречаться, ибо это несовместно с моим положением, с достоинством оскорбленного во всех отношениях: гражданских и семейственных. Перевод Жуковского гекзаметрами сначала как-то мне не очень нравился, ибо мешал воспоминанию прежних стихов, кои казались мне почти совершенством перевода; но Жуковский сам указал мне на разницу в двух переводах, и я должен признать в последнем более простоты, возвышенности, натуральности и, следовательно, верности. Les vers à retenir также удачнее переведены, и как-то этого рода чувства лучше ложатся в гекзаметры, чем в прежний размер, коего назвать не умею. Он скоро будет с вами. Если ты намерен издавать твой страннический keepsake, то выпроси у него элегию. Первый перевод прежде всего был напечатан в «Вестнике» Карамзина. Я дал ему «Последний день» Ребуля, по не мог дать мелких стихотворений его, ибо нашел экземпляр после в портфеле, да и тот не мой. В Париже их отыскать нельзя. Нет ли у вас? А лежитимист-поэт и булочник должен ему понравиться.