Алексей Кара-Мурза - Знаменитые русские о Флоренции

Площадь Синьории с Палаццо Веккьо

Лоджия Ланци на Площади Синьории

Мягкая зима во Флоренции нравилась Станкевичу, и он зазывал Грановского присоединиться к нему в следующем году:

«Признаюсь, дурно ты сделал, что не отпросился у графа на зиму в Италию – он, верно, согласился бы (речь идет о попечителе Московского университета гр. С. Г. Строганове – А. К.). Не можешь ли на следующее лето поехать куда-нибудь на воды, а на зиму сюда непременно?.. Подумай, Грановский! Нельзя ли весною на воды: в Эмс, например, или куда-нибудь?.. Да не забудь: зиму, зиму в Италии, – это будет много значить».

П. В. Анненков отмечал «особый стиль» Станкевича при осмотре новых мест в Европе. Многие из них, прославленные дорожными путеводителями, Станкевич считал «наказанием путешественников»:

«Не видать – стыдно, а смотреть – не стоит. Он не заглядывает в книжку, отдаваясь вполне одним своим впечатлениям… Общий характер свободы, простора, данного собственной восприимчивостью, не стесняемой чужими представлениями…»

В конце декабря флорентийский приятель Станкевича англичанин Кении организовал поездку в Ливорно и Пизу, о которой Станкевич написал 3 января 1840 г. в шуточном письме младшим сестрам:

«У него коляска такая славная, укладистая; он наклал в нее и печенья, и хлеба с маслом – мы, говорит, четыре дня поездим; в четверг выедем, в воскресенье приедем; нанял лошадей, вперед написал к содержателям гостиниц, чтоб нам были комнаты с камином, – и мы двинулись… Чудесная сторона! Так, что не слишком досадуешь даже на нищих, которые беспрестанно бегут по обеим сторонам коляски… Ефремов очень забавен дорогою: часам к 4-м он начинает обыкновенно меня спрашивать: не чувствую ли я чего-нибудь особенного? Это значит, что он голоден. А после обеда – он обыкновенно тотчас отправляется спать…»

В конце февраля погода во Флоренции переменились, подули северные ветры, и врачи посоветовали Станкевичу ехать на юг Италии. Он приехал в Рим 8 марта 1840 г. и снял квартиру в третьем этаже по адресу: Corso, 71. Тогда, в Риме, он взял под свою опеку юного Ивана Тургенева, который оставил нам портрет Станкевича того времени:

«Станкевич был более, нежели среднего роста, очень хорошо сложен – по его сложению нельзя было предполагать в нем склонности к чахотке. У него были прекрасные черные волосы, покатый лоб, небольшие карие глаза; взор его был очень ласков и весел, нос тонкий, с горбиной, красивый, с подвижными ноздрями, губы тоже довольно тонкие, с резко означенными углами».

По причине обострившейся болезни Станкевич не смог составить кампанию Ефремову и Тургеневу в их поездке в Неаполь, а решил отдохнуть в местечке Альбано под Римом, откуда писал оставшимся во Флоренции русским друзьям Фроловым:

«Путешествие мне еще нелегко от болей, которые все странствуют по правому боку с места на место и не дают спать порядочно… Воздух был бы здесь недурен, если б мог я далеко ходить, но так я могу только наслаждаться великолепным видом из моих окон. Моя комната – для поэта: грязный, кирпичный пол, полинялые стены, небольшая, но с окном посередине, откуда видны лесистые холмы, равнина и вдалеке море. Прислужник, лет 55, если не больше, толст и с красным носом, говорит совершенно вроде гоголевского судьи, как старинные часы, которые сначала хрипят, потом бьют».

Письмо Н. Г. и Е. П. Фроловым зо апреля 1840 г. из Альбано.

Одной из последних радостей для Станкевича стал приезд в Рим Варвары Александровны Дьяковой (урожденной Бакуниной) – младшей сестры его рано умершей невесты Любови Бакуниной. Варвара Дьякова тогда фактически разошлась с мужем и путешествовала по Европе с четырехлетним сыном Александром.

19 мая 1840 г. Станкевич написал большое письмо известному философу и политику Михаилу Бакунину, брату Любови и Варвары – своей умершей невесты и своей последней обретенной любви:

«Любезный Мишель!.. Прежде всего, скажу тебе, что Варвара Александровна здесь, в Риме. Я собирался ехать в Неаполь, заболел – и она, узнавши об этом, приехала нарочно, чтобы меня видеть… Теперь ты можешь судить, что такое для меня святое, братское участие сестры твоей, – я не умею тебе сказать ни слова о том, что произвел приезд ее, но она это видит, я в этом уверен. Я только спрашиваю себя день и ночь: за что? за что это счастье? Оно не заслужено совсем.