Татьяна Томилова - Во временах и далях. Автобиографический роман

В защиту свою, однако, скажу, что нежностей в семье не водилось. Вымотанной двойной работой и туберкулезом маме было не до «китайских церемоний». Это выражение ввел добрый Лизочин знакомый, прозванный мною, по инициалам, Ююшей. В свои визиты он брал меня, маленькую, на колени и торжественно чмокал в одну и в другую щечки. Мама же, со своими «очагами» и представлениями о гигиене за преступление сочла бы целовать ребенка. «Самое поганое место у человека – его рот!» – повторяла она (я твердо это усвоила). Рассчитывая только на себя, иногда ограничивалась риторическими обращениями типа «Думаешь, мне легко одной росу обивать?». Я молчала, ибо о «росе» не задумывалась – обходились же без отцов многие знакомые дети! И втайне досадовала на пустые жалобы. А ласкаться к энергичной, хорошо одетой тетке – еще надо было выбрать момент, в подозрении, что ответных чувств не вызову. Уж очень я не дотягивала до юных героинь прочитанных повестей. И поэтому имела причины сомневаться в чьей-либо ко мне любви. Даже – маминой, уяснив, что начавшаяся было ее научная карьера была напрочь загублена семейной жизнью, к тому же – не сложившейся.

Под рачительным женским руководством я вырастала феминисткой. Известные мне женские слабости, пожалуй, не без основания почитала добродетелями. Мама питала явную слабость к книгам, Лизоча и Вера были очень неравнодушны к красивым вещам – цветам, посуде, картинам, тетка Нина увлекалась виртуальными путешествиями, обе бонны – вязанием «напульсников», затем раздариваемых. Мамина знакомая, «Кошья матерь» любила кошек. Все это было благородным, добрым, созидательным. Чего, конечно, нельзя было утверждать о пресловутых слабостях противоположного пола, многие из которых, на мой взгляд, не заслуживали снисхождения.

Тем не менее, боясь вырастить из меня «не научившуюся делиться эгоистку», мама часто сетовала на отсутствие у нее нескольких детей. Сама же она, проведшая свое дошкольное детство в компании двух братьев и младшей сестрицы, похоже, большой привязанностью к ним не страдала. Но к чужим малышам, по ее словам, тянулась всегда, особенно в гимназические годы, с дозволения родителей одевая их и даже купая. В замужестве главным образом рассчитывала завести собственное потомство – «уж не меньше троих». Еще перед войной мама серьезно присматривалась к прехорошенькой кудрявой девчурке лет четырех, жившей со своей бабушкой в каморке под черной лестницей нашей музыкальной школы. Умершая мать, кажется, работала в ней уборщицей. Мама относила туда мои старые вещицы и, вероятно, вела с бабушкой соответствующие переговоры. Возможность появления сестры меня ни радовала, ни пугала. У Риты была Муська, с которой она ссорилась (на мой взгляд, излишне часто), «делиться» игрушками (но не всеми) было вроде не жалко; всплывали и смутные опасения о дополнительных нагрузках и обязанностях. Но война положила конец маминым планам. Бабушка умерла, мою несостоявшуюся сестричку как-то быстро эвакуировали с детдомом, и концы затерялись.

Позднее выпала для меня еще одна возможность обзавестись, на сей раз, братом. Вскоре после войны некая неожиданно объявившаяся родственница привела к нам черноволосого парнишку лет восьми – с просьбой приютить его на время ее отъезда по вербовке куда-то «на севера». Дед на это время переселился в свое прежнее жилище, к Нине. В нашей комнате произвелась небольшая перестановка – мою раскладушку придвинули к противоположной стене у «прохода». На мое же место у рояля поставили раскладушку для Вовки. Дело было где-то в начале осени, Вовка был гол, как сокол, в узких для него коротких штанишках. Возмутившись, в тот же вечер мама села кроить и шить на нашем старом «Зингере» ребенку штаны, причем – «на вырост» (этих штанов Вовка ужасно стеснялся всю свою у нас жизнь). Сильно подозревая, что чадо подсунуто ей, возможно, и навсегда, с присущим ей чувством долга мама взялась перекраивать и его по своим понятиям с первых же дней. Сразу устроив в школу общеобразовательную, тут же записала и в музыкальную. Бедный Вовка только кряхтел, непривычный к такому родительскому напору. Мама не ленилась ежевечерне проверять его тетрадки и дневник, ходила на родительские собрания, спрашивала заданные наизусть стихи. Кажется, она даже пыталась общаться с маленьким дикарем по-французски. Читать Вовка приучен не был, с изумлением осматривал он мои набитые детской литературой шкафы. Возможно, он и читал бы, если бы позволяло время. Барабаня на нашей «прямострунке» какое-то начальное упражнение, тоскливо оглядывался на разложенный конструктор. Зная, что мама прислушивается к доносящимся к ней на кухню звукам, я давала Вовке передышку, подменяя его за роялем на безопасное время.