Александр Хинштейн - Подземелья Лубянки

В общем, одна надежда – на Калинина, старого знакомца еще по Петрограду: вместе делали революцию в 1917-м. Его мнение будет главенствующим: это Ворошилов понял сразу, как только комиссия приехала в штаб армии.

На секунду он мотнул головой – словно перед прыжком с обрыва [12]…

– Я хочу коснуться краткой истории нашего движения на польском фронте, чтобы стало ясно то положение, в котором находится сейчас наша армия. – Ворошилов начал издалека. – Пока мы шли вперед, настроение было превосходное. Когда наступил момент отхода, к этому времени армия достигла наивысшего напряжения и переутомления. Нужно было немедленно отводить, хотя бы отдельными частями, для отдыха или вливать новые свежие крупные пополнения, чтобы дать возможность на месте устраивать передышку. Это сделано не было.

Члены комиссии слушали внимательно, не перебивали, и молчание это было сладостнее любой музыки.

– Элементы, настроенные против, сразу подняли голову, – подбодренный молчанием, Ворошилов пересел на любимого конька. – Кроме того, по пути происходило пополнение добровольцами, из которых, как потом оказалось, было очень много дряни. Особенно 6-я дивизия, состоящая из добровольцев Ставропольской губернии – сами по себе мелкособственнические элементы, в начале отхода получилось ядро бандитов.

(Внутренне себе зааплодировал: «Про 6-ю „мятежную“ дивизию и мелкособственнические элементы – хорошо ввернул».)

– Впервые 23-24 сентября мы узнали, что в 6-й дивизии не все благополучно. Дивизия эта оставалась на расстоянии 80-100 верст от нас, и мы, находясь в главных частях, и не подозревали, что там что-либо происходит, потому что докладов от начдива не было. И те мерзкие погромные действия, которые начались в дивизии, явились неожиданными. Но мы быстро все узнали, и сейчас же приняты были меры.

После этих слов Калинин одобрительно закивал. О принятых мерах ему успели уже рассказать подробно. Сорок мятежников пустили в расход еще до его приезда.

Но не все с Калининым были согласны.

– Вы говорите, что меры приняли тотчас же, – подал голос кто-то из членов комиссии. Кто именно – Ворошилов разглядеть не успел: скорее всего, Луначарский. – Почему же бандитские полки были расформированы только двумя неделями позже?

«Ах ты, зануда. Ждешь, наверное, что я скажу: потому что поступила телеграмма от Троцкого?!»

– Сразу принять крутые решительные меры мы не могли, – не медля, парировал Ворошилов. – В других дивизиях общее объективное положение было такое же. Только субъективно состав там был лучше. Поэтому потребовалось около 2 недель подготовительной работы. Нужно было иметь части, которые в случае надобности стали бы и расстреливать.

– Что значит, в других дивизиях положение такое же? – Не унимался голос.

– Да, в других дивизиях были сложности. – Ворошилов отвечал, как можно спокойнее. Скрывать очевидное было глупо. Напротив, чем откровеннее говоришь о недостатках, тем большее к тебе доверие.

– В 11-й дивизии началось было немного, но заранее ликвидировано. Но операция над 6-й дивизией, безусловно, произвела отрезвляющее впечатление и на остальные дивизии, нам нужно сейчас публику «накачивать», и вы приехали к нам в очень нужный момент.

Последнюю фразу он произнес специально для «дворян», и по тому, как зарделись члены комиссии, понял, что угодил в точку. В общем настроении совершенно явственно наметился перелом, и Ворошилов тут же поспешил им воспользоваться.

– Конечно, ничего опасного и страшного не было. – После этих слов даже Буденный от неожиданности встрепенулся, удивленно заморгал ресницами. – Хотя, 6-я дивизия, безусловно, натворила много безобразий. Но сейчас, повторяю, армия абсолютно здоровая. Боеспособность у нее даже при том состоянии, которое имелось в 6-й дивизии, не терялось, все оперативные приказы выполнялись, потому что резание жидов они не ставили ни в какую связь с воинской дисциплиной.

Ворошилов закончил, оглядел стол. По всему выходило, что речь его имела успех. Только бы следующие ораторы не подкачали.

– Товарищ Ворошилов, давая картину событий, упустил из виду одно важное обстоятельство. – Член армейского РВС Минин заговорил, не спрашивая даже слова, по-прежнему чувствовал себя значительной фигурой. В 1917-м Минин был председателем Царицынского ревкома, потом выполнял особые задания ЦК и лично Ленина на Западном фронте и к ссылке в Первую конную относился, как к явлению временному. Если от кого и следовало ждать подвоха – так только от него, хотя еще накануне все, вроде, было обговорено-переговорено.