Николай Жогин: По следам преступлений

Взялся новый электрик за дело, не считался ни с чем: ночь, в полночь, если надо, шел. Рационализацией занимался. Душой болел за каждый трансформатор. По пятому разряду работал. Журналы по электротехнике читал. Все, что нового можно взять, хватал. Сам докапывался до многого. И не отказывался, если куда звали на другое производство в городе помочь, в городских учреждениях наблюдал за работой различных электроприборов.

— Вы, может, скажете, расхвастался человек. Не хвастаю. Вот глядите — документы.

И Лонгуров выложил перед следователем свидетельство о присвоении звания электрика пятого разряда, грамоту за отличную работу, допуск к работе с машинами и оборудованием всех марок, в том числе и зарубежных фирм…

— Можете все мои слова проверить.

— Это мы сделаем.

— Обязательно. Я вам дам все телефоны, и начальника управления, и даже председателя горсовета. Позвоните. Прошу вас.

Конечно, в работе бывает всякое, не всегда все идет гладко. Заметил как-то Лонгуров на другом участке, не на своем, непорядок — сказал об этом. Но людям не понравилось. В другой раз на собрании выступил, покритиковал пьяницу прораба. Опять, ясное дело, не по нутру это пришлось. «Ты тут без году неделю, а уже свои порядки наводишь».

Но это только те и говорили, кого критиковал Лонгуров, Другие же очень часто просили Афанасия то плитку починить, то переменить проводку, приемник наладить. Даже за телевизоры брался смекалистый человек и чинил.

Стали люди уважать электрика. И начальник управления Анатолий Павлович никогда мимо так не пройдет.

— Идут дела, Мансуров?

— Идут, Анатолий Павлович.

— Ну и хорошо.

Обязательно остановится Анатолий Павлович, что-нибудь о деле спросит, о том, как агрегаты работают. Расскажет, читал статью в журнале о новых машинах, пообещает:

— Хотите — принесу. Думаю, вам будет интересно.

Под конец о жене спросит, о сынишке.

И даже председатель горсовета Николай Михайлович был доволен электриком, хорошие слова про него говорил.

Сдавали в управлении жилой дом. Говорят Афанасию:

— Мы тебе выделяем комнату. Шестнадцать метров. Живи.

— Спасибо, — сказал электрик, а про себя думал: «Люди мои хорошие, как же я вас отблагодарю? Неужели на четвертом десятке и у Афоньки Лонгурова свой угол появится? Разве словами это выразить?»

А председатель горсовета Николай Михайлович узнал об этом, укорил:

— Не жадничайте. Дайте специалисту двухкомнатную.

И дали. Правда, кое-кто недоволен был: только приехали, а им квартиру. Но председатель убедил. Купили мебель, поставили телевизор — чем не жизнь? С производства по выходным большой компанией выезжают на реку — с женами, с детишками. А Афанасий Лонгуров — с баяном. Под его баян песни поют, танцуют.

— Вот так на речном бережке стоишь с баяном, играешь, все вокруг танцуют, веселятся, и чувствуешь среди них себя полноправным человеком. Словно и не было позади этих таких долгих и таких бесполезных лег заключения со всеми непременными атрибутами… Словно это не ты только что бегал по стране как заяц…

Вокруг тебя знакомые люди, в семье достаток. Все есть. Чем не жизнь?

А жизни настоящей у Афанасия не было.

— Квартиру дали хорошую, а душой на улице сплю. Ночью погоня за мной, стреляют. Милиционер мимо пройдет, а у меня душа в пятках: «За мной». И что удивительно: раньше, когда в заключении был, и били меня бывалые урки, и в драки попадал крупные — когда порядок наводили, и оскорбляли нечестно — все было. А слезу из меня никакой дубиной не выбьешь.

Написали мне в тюрьму: мать померла. Самое дорогое, что у меня оставалось в жизни. Только зубы сцепил, сел на нарах, весь день просидел. На работу не вышел.

Домой из заключения первый раз вернулся. Родная изба, тут родился, тут отец на руки брал. Отсюда в школу пошел. Бабы кругом ревмя ревут, да и мужики некоторые не удержались. Мне — хоть бы что!

Теперь, верите — нет, ребятишки соседские придут на телевизор, сидят, смеются, а у меня — слезы. Что-нибудь станут по телевизору показывать — опять отворачиваюсь, чтобы не видели. Словно я раньше замороженный был, а тут отходить начал. Вовка — парень растет такой… Папу уже знает, на руки тянется. А Лидушка еще ждет, другого. На седьмом месяце. Два сына будут. Может, и дочь. Тоже хорошо. Для них человеком хочу жить. Верите — нет?

Да, это был уже не привычный в разговоре оборот, вроде «так сказать» или «милый ты мой». Афанасий Лонгуров ждал на него ответа. Больше двух часов исповедовался он следователю Семину. Николай Васильевич, пожалуй, как никто другой, умел слушать. Улыбкой, взглядом, ободряющим словом он как бы вызывал человека на откровенность, требовал выкладывать все начистоту, но и сам платил собеседнику той же монетой.