Борис Носик - Прогулки по Парижу Левый берег и острова

Самые старые городские часы.

Нашумевший «процесс Кравченко» был не единственным «русским» процессом, проходившим в этих залах.

В 1928 году дочь Григория Распутина Мария Соловьева пыталась получить здесь с князя Феликса Юсупова 25 миллионов за убийство своего отца. Суд заявил, что он неправомочен разбирать подобные тяжбы.

В 1978 году суд присяжных разбирал здесь дело сына Русского офицера-эмигранта Сергея Фабиева, который уже был приговорен трибуналом французской госбезопасности к двадцатилетнему тюремному заключению за то, что с 1963 по 1978 год руководил сетью советского промышленного шпионажа. Еще через семь лет судили тут за то же другого эмигрантского сына – Владимира Золотаренко. Последний процесс такого рода проходил здесь сравнительно недавно. Французский инженер, найдя покупателей в советском посольстве, одной лишь корысти ради переснял в Комиссии по атомной энергии 6000 листов секретной информации и продал. Присудили ему совсем небольшой срок. Вероятно, французская юстиция к этому притерпелась. Ведь еще знаменитый здешний атомщик – коммунист Фредерик Жолио-Кюри, – как обнаружилось недавно из пражских архивов, предлагал передать восточноевропейским товарищам французские атомные секреты. Да и судя по вышедшим недавно мемуарам генерала КГБ Судоплатова, товарищ Жолио-Кюри был нашим товарищам не чужой человек. И миттерановский министр обороны оказался советским агентом. Так что французскому правосудию как-то скучно стало (да и неловко) этими делами заниматься…

От моста Менял (pont au Change) до моста Сен-Мишель (Saint-Michel) проходит поперек острова Дворцовый бульвар (Boulevard du Palais). Надо сказать, что поскольку за бульваром тоже лежат по большей части учреждения – парижская префектура полиции, больница Отель- Дьё (Hфtel-Dieu), Коммерческий трибунал, – то жителей на острове совсем мало, и если еще вдобавок сезон не туристический, то на бульваре бывает пустынно. Разве что пробегут в соседнее кафе, не сняв мантии, два-три судейских, пройдет полицейская машина или забредет испуганный иммигрант в поисках префектуры. Да еще иногда по утрам за зданием Коммерческого трибунала, поражающего незакаленное воображение приезжего всей роскошью Второй империи – куполом, статуями, парадной лестницей, – оживает очаровательный Цветочный рынок, один из последних в Париже. От жилых домов, от узких, грязных и живописных средневековых улиц, да и от церквей тоже, остров давно расчистили – сперва вандалы Великой французской революции, потом коммерсанты, позднее Парижская Коммуна и преобразовательская деятельность барона Османа. Из двух десятков островных церквей остался лишь собор Парижской Богоматери (во всем же Париже с 1790 по 1861 г. было разрушено сто церквей и часовен – больше, чем осталось). Это барон Осман велел очистить от лабиринта старинных улочек нынешнюю Папертную площадь перед собором. Теперь с площади открывается достойный вид на фасад собора, зато нет здесь больше старинных домов, нет и знаменитой таверны «Сосновая шишка», завсегдатаями которой были Мольер, Лафонтен, Буало и Расин. Лежит ныне на Папертной площади бронзовая плита нулевого километра – от нее отсчитываются во Франции километры, ведущие от столицы и, понятное Дело, наоборот, в столицу. Так что если увидите на указателе «Париж-8», то знайте, что это до собора Нотр-Дам, точнее, до паперти его, восемь километров, ну а до границы города (до кольцевого бульвара) – только четыре. Во время расчистки пространства перед собором и за ним (на Архиепископской площади) исчезло не только любимое кафе Буало, но и дом, в котором он жил. Сам он похоронен в часовне Сен-Шапель, а надгробную плиту его можно увидеть в соборе Сен-Жермен-де-Пре. Вольтер, чей отчий дом и всю улицу поглотил позднее гигантский Дворец правосудия, обращался к Буало в стихах: «Я во Дворце рожден – тебе соседом…» На Архиепископской площади был позднее установлен бюст итальянского драматурга, венецианца Гольдони, который умер в Париже в 1793 году.

С севера огромная Папертная площадь ограничена новым (точнее, прошлого века) зданием больницы Отель-Дьё. Больница эта была первой в городе (и долгое время единственной). Постройку ее (как и постройку собора) предпринял в XII веке славный епископ парижский Морис де Сюлли. В то время на одной больничной койке теснилось по пять страдальцев, без разбору их пола и хвори. Больница находилась под высоким покровительством королей, и, отправляясь в крестовый поход, король Филипп- Август великодушно разрешил отдать солому из опустевших конюшен больным на подстилки. При Людовике Святом на одну койку приходилось уже по три пациента (современники мрачно шутили, что на каждой койке найдешь больного, умирающего и уже остывшего). Больница, разрастаясь, заняла пространство между Малым мостом и мостом Двойной платы (Pont au Duble), имевшим в ту пору стеклянную галерею (мост был больничный, а двойную плату за переход брали с тех, кто не имел отношения к больнице, – отсюда и название моста), а потом перешагнула и на левый берег Сены. Новое здание больницы было построено (в 1866-1878 гг.) уже не на южном, а на северном берегу островка, на месте былого Приюта для подкидышей.