Владимир Рудим - Баллада о дипкурьерах

Где-то за Улан-Батором показалось село Бароты. Оно сплошь состояло из русских изб — здесь обосновались переселенцы, бежавшие в своё время от преследований царского правительства.

Памятное село! Когда выбрались на окраину, увидели встречную машину. И, едва поравнявшись с нею, Урасов воскликнул:

— Ба! Вот так неожиданность!

На машине ехали в Китай дипкурьер Константин Иванов — высокий розовощёкий богатырь, добродушный и общительный — и сопровождавшие его товарищи.

— Доставайте, братцы, кружки, — сказал Иванов, — нужно отметить эту минуту!

Он откупорил большой термос, налил всем горячего, крепчайшего, душистого чая и провозгласил:

— За то, чтоб чаще встречались советские люди на мировых дорогах!

Урасов, Кувшинов и Соснов четверо суток ехали через пустыню до столицы Монголии Улан-Батора. Гобийские ветры, словно играя с грузовичком, то бросали в него по вечерам запоздалым снегом, то обдавали в солнечные дни дыханием весны, которая бродила уже где— то совсем рядом.

Один из последних участков был особенно нудным — проехали более ста километров и не встретили ни юрты, ни человека. Всё ближе стали подступать к дороге горы. К вечеру наткнулись на бушующую горную реку. Вот так сюрприз!

Поискали брод — безрезультатно. Что делать?

— Похоже, что придётся возвращаться в Улан-Батор и искать дальний объезд, — сказал Соснов. Его поддержал Кувшинов. Но Урасов возразил:

— Вот что, друзья, возвращаться не будем. К утру река станет мелкой, и мы её переедем. Поверьте мне: на рассвете здесь воды будет по колено.

— Быть по сему! — первым согласился Соснов. — Хотя всё же очень сомнительно.

Урасов же не сомневался. Он изучил правы горных речек ещё по Якутии, куда был сослан царским правительством за подпольную партийную работу. Он знал, что ночью холод скуёт реку в горах, вода сойдёт, и переправа будет обеспечена.

— Для верности, — сказал Владимир, — поставим цехи, будем замерять уровень воды.

Всю ночь горел костёр, всю ночь посматривали на вехи: действительно, вода убывала. Утром без труда переправились через обмелевшую речку.

Вскоре прибыли в Верхне-Удинск.

Здесь дипкурьеры сели в поезд. Самое трудное и самое опасное осталось позади.

В диппаспорте стоят визы на въезд в Польшу, Чехословакию, Австрию, Италию. Знакомый для Владимира путь, проторённая дорога. И вместе с тем каждый раз новая. Вчера — шёл 1927 год — там была одна ситуация, сегодня — другая, завтра — третья.

Февраль. Нападение на советское полпредство в Лондоне. Апрель. Совершено нападение на советских дипломатических представителей в Китае.

Потом снова Лондон. Налёт на наше торгпредство. Возвратился из английской столицы Худяков в шрамах, синяках. Рассказал — обработали «томми». Полиция избила Худякова за то, что он не давал ключи от сейфа с шифрами и кодами.

А май? Он особенно памятен: в Китай прибыли на пароходе «Память Ленина» три коллеги Владимира, три дипкурьера. В Нанкине их арестовали. Вот уже июль, а товарищи всё ещё за решёткой.

И вот в Варшаве всего неделю назад убит наш полпред Пётр Войков…

«Володька, смотри в оба!» — повторяет про себя Урасов.

Он прибыл на Центральный вокзал Варшавы 11 июля около шести вечера. Встретили два сотрудника полпредства. Все трое посмотрели на часы. Они знали, что сегодня, в этот час в Москве, на Красной площади, хоронят Войкова. Подошли к тому месту на перроне, где упал он, пронзённый пулями белогвардейского подонка. Сняли фуражки. «Прощай, Пётр, наш боевой друг и товарищ».

Вечер и ночь проведены в посольстве. А на следующий день дипкурьер уже в столице Чехословакии. Владимир Урасов шагает по Праге. Всматривается в знакомый город (он уже не первый раз тут), слушает многоголосый шум улиц. «Пока всё идёт нормально», — говорит сам себе. Впереди — Вена, Рим. Будет ли там «всё нормально»? И чаще спрашивает себя: «Тянулся ли до сих пор за мною «хвост» или нет? Может быть, я его не заметил?»

В Праге остановка ещё короче, чем в Варшаве. В пять вечера — поезд на Вену. Купе забронировано. Настало время отъезда.

Под гулкой металлической крышей вокзала многолюдно. Ещё издали Владимир узнал худощавую фигуру проводника Франтишека. С ним уже приходилось ездить — и одному, и вместе с сотрудниками посольства. Франтишек был с советскими особенно приветлив. Однажды Урасов услышал, как он с волнением сказал нашему посольскому работнику:

— С того часа, как в моём экспрессе появились пассажиры из Советского Союза, я почувствовал себя человеком. Вы со мною всегда здороваетесь, называете по имени. Вы спрашиваете меня о самочувствии, о семье. Да этого никто, кроме советских, не делал и не сделает…