Алексей Павлов: Поминальная свеча

В 1940 году старослужащие бойцы и сержанты — халхин- гольцы разъехались по домам. Эстафету младших командиров приняли недавние курсанты учебной батареи. Среди них был и я. Командовал боевым расчетом 45–мм противотанковой пушки. В декабре того же года политотдел дивизии принял меня в члены ВКП(б). Несмотря на предельную занятость службой, все‑таки изредка выступал в дивизионной газете «Красноармеец» с заметками и стихами, нему способствовал ее редактор, старший политрук Фильченков.

С мая 1941 года полки 82–й МСД и ее отдельные специальные подразделения находились в летних лагерях, на берегу реки Керулен, вблизи аймачного города Баин — Ту- мен (Чайболсан), места нашей постоянной дислокации. Усилились провокации японцев, окопавшихся в Маньчжурии. Случалось, диверсанты ночами убивали часовых, пытались подобраться к складам боеприпасов для их подрыва. Грозовые тучи войны набухали с запада и востока. Это чувствовали бойцы дивизии, всей группировки войск в Монголии, которой до не столь давнего времени командовал генерал Г. К. Жуков, ставший после Халхин — Гола начальником Генерального Штаба Красной Армии.

На всю двухкилометровую линейку вдоль Керулена по сигналу «Тревога» 22 июня 1941 года высыпали из палаток бойцы и командиры на общее построение. У нас в дивизионе в отсутствие его командира, выехавшего в отпуск в Белоруссию, сообщение о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз сделал комиссар, старший политрук Богатырев. Война! Нам, кто ожидал близкую осень, как момент демобилизации, она надолго, а многим навсегда перечеркнула все личные планы и самою жизнь.

С 1 августа — у меня новая ипостась: курсант и одновременно, как кадровик, командир курсантского отделения Иркутского военно — политического училища. Двухгодичный курс обучения был сокращен до шести месяцев. Уплотненная программа, напряжение — сверх меры. Но тяготение к литературному творчеству сохранялось. А заниматься им практически было некогда. Оттого вирши не всегда получались удачными.

Меня ободрила похвала иркутского поэта Анатолия Оль- хона, посетившего училище и нашу учебную роту. Прочитав в стенгазете «Курсант» мое стихотворение «Оголтелые арийцы» с его концовкой: «Тут дорожка для них не для кросса и они без потерь не пройдут. Тут погибнет их «план Барбаросса» под истошные вопли «капут», — поэт в присутствии ротного политрука, старшего политрука Ф. И. Иванова сказал:

— Вот такой сатирой и надо бить по врагу.

Потом я еще пообщался с Ольхоном и с группой сибирских писателей на их встрече со строителями Иркутского авиационного завода вблизи реки Ушаковки, в приспособленном клубе деревянного барака. Оборудование поступало с запада, из эшелонов, с колес. Эвакуированные заводчане и местные специалисты по снегу, в предзимье, под открытым небом устанавливали станки, запускали их в работу. На вокзальной выгрузке и их доставке к месту стройки помощь оказывалась курсантами ряда военных училищ, в том числе военно — политического.

На этот раз и я находился там со своим отделением. В нем со мной было девять курсантов. Из них четверо — иркутяне: Н. Антропов, А. Протопопов, А. Пузырев, Б. Копылов. Кто ранее служил в армии, кто нет — все были «одинаково рядовые», призваны с руководящих должностей. Большинство — знакомцы Ольхона. Он их спросил:

— Командир‑то моложе вас. Не обижает?

— У нас полное взаимопонимание, — за всех ответил недавний директор пивоваренного завода А. Ф. Пузырев.

Сочувствие вызывал Константин Седых. Невысокого роста, 33–летний прозаик и поэт, стеснительно, как тяжкий крест несший свой физический недуг (деформация позвоночника), в наш разговор не вступал. В ту пору в печати публиковались первые главы его масштабного романа «Даурия». Я обратился к нему: продолжает ли он дальнейшую работу над произведением? Седых ответил:

— Продвигаюсь понемногу, материалов у меня достаточно.

С видным писателем — сибиряком Г. М. Марковым состоялось заочное общение. В то время он служил литературным консультантом военного отдела в редакции фронтовой газеты «На боевом посту». В конце января 1942 года, за месяц до окончания училища, послал на его имя в Читу одно из своих стихотворений, посвященное обобщенному образу матери — труженицы.

Вскоре получил ответ. В целом положительно оценивая стихотворение, Георгий Мокеевич сделал по нему ряд убедительных критических замечаний, свидетельствовавших, что он не толко профессионал — прозаик, но и тонкий ценитель поэзии. Не случайно в послевоенные годы он стал автором романов «Строговы», «Соль земли», «Отец и сын», «Сибирь» и других произведений, крупным общественным деятелем, лауреатом Ленинской премии, первым секретарем правления Союза писателей СССР.