Мария Шкапская: Это было на самом деле

Когда бой кончился, фашисты подошли к яме и вызвали Тониного отца, чтобы проверить его документы.

Пока офицер смотрел его паспорт, один из солдат заглянул в окоп и, увидев, что там только женщины и ребенок, дал очередь из автомата.

Окоп в самом деле превратился в могилу.

В одном из колхозов Гомельской области под Жлобином германские офицеры жестоко пытали и потом перебили всю семью счетовода Тышкевича.

Штыками они закололи его самого, его мать, жену, сестру и двух маленьких дочерей.

Из всей семьи уцелел только старший четырнадцатилетний сын Саша, которого не было дома.

Когда Саша вернулся, изуродованные трупы еще лежали на полу.

Саша не плакал. Саша никому ничего не сказал. Оп постоял около трупов и вышел.

Через несколько дней германские войска заняли Жлобин. Длинной вереницей шли по улице танки, бронемашины, артиллерия и за ними пехота.

На панели стоял мальчик. Спокойно и внимательно наблюдал он за проходившими.

Когда показалась большая штабная машина, в которой сидело несколько офицеров, мальчик подбежал и бросил в машину гранату. Взрывом была уничтожена машина и все германские офицеры.

Озверевшие фашисты в клочья растерзали тело героя, убитого осколками гранаты.

Это был Саша Тышкевич.

Зою Космодемьянскую ее мама, Любовь Тимофеевна, московская учительница, сама проводила в партизанский отряд.

Ей было так страшно! Для нее ведь Зоя была все еще только девочкой, девятиклассницей. Вот ее книжки аккуратно сложены на столе.

«Покончим с Гитлером — подгоню уроки», сказала Зоя уходя.

Мать долго шла с ней рядом и все пыталась наглядеться на дочку, точно чувствовала, что она видит ее в последний раз. Но Зоя уговаривала ее вернуться и строго-настрого наказала ей не плакать.

«Не плачь, а гордись, — сказала она. — Я или вернусь героем, или умру героем».

— Она всегда у меня была такая — правдивая и бесстрашная,— говорит мать, вспоминая эти проводы.

Следующая встреча ее с дочерью была в январе. В селе Петрищево, только что освобожденном от немецких оккупантов, разрыли могилу. Между досками лежала замученная фашистами комсомолка Таня. Может быть, это еще не она, не Зоя, а в самом деле какая-нибудь Таня?

— Узнаете ли вы свою дочь? — спросили мать, подняв доски.

Любовь Тимофеевна не могла говорить, она только кивнула головой. Ей достаточно было одного взгляда на этот гордый лоб с неповторимым завитком волос.

Подробности Зоиной смерти выяснились постепенно. Один за другим приходили люди, рассказывали, плакали.

Все узнала мать: двести плетей дали ее девочке, жгли ее огнем, пилили пилой, обливали водой и босую гоняли по снегу в такой мороз, когда у людей ноги коченели в валенках.

Зоя все выдержала молча. Она ничего не сказала, она никого не выдала.

Когда под утро, истомленная, она попросила пить, ей поднесли лампочку с керосином.

И после такой ночи она сама пошла к месту казни.

Ее повесили. Целый месяц труп ее качался на ветру.

— Фашисты думали, что они ее казнили, — говорит мать. — Но нет, это неправда, она стала их казнью. Тысячи людей проходили мимо виселицы, и каждый спрашивал себя: «Могу ли я поступить так же?» И отвечал себе: «Да, могу». Тысячи писем получаю я со всех концов родной земли, и в каждом сказано: «Хочу быть таким».