Юлия Андреева - Ближнее море

Медсестра сгребла еще живого ребенка со стола и на глазах у беспомощной после тяжелых родов матери бросила его в ведро. Малярова всю оставшуюся жизнь будет помнить этот глухой шмяк нежного красноватого тельца и как жестокие люди, жестокая судьба лишают ее последней в жизни радости.

Малярова видела Анну Ахматову, общалась с Самуилом Маршаком, знала многих замечательных поэтов. Она была постоянным членом жюри творчества юных при Дворце пионеров им. А. Жданова (Аничковом дворце). Я запомнила ее еще весьма энергичной женщиной, которая, сидя за столом высокого жюри на сцене в белоколонном зале, поднималась навстречу юным поэтам с тем, чтобы вручить книжку или грамоту, сказать несколько теплых слов.

Через несколько лет я вновь встретила Ирину Александровну в Союзе писателей России. Маленькая, хрупкая старушка, известная, знаменитая поэтесса – Малярова жила в страшной нищете. В условиях, в которых по-хорошему не должно жить человеку. Брала в долг, заранее зная, что не отдаст. Знала и все равно была вынуждена брать, страдая от этого.

На гроши, которые удавалось выручить, собирая бутылки, поэтесса кормила многочисленных кошек, которых подбирала на улице. Кошки приносили котят. Ирина Александровна оставляла и котят, нянчась с ними словно с собственными детьми. В благодарность за заботу ночью кошки грели тщедушное тельце истончающейся с каждым днем поэтессы. И тогда комната наполнялась нежным урчанием и случалось чудо: нищенская обстановка преображалась до неузнаваемости, открывались волшебные двери и…

…Литературное наследие поэтессы Ирины Маляровой было выброшено в форточку [3]…

Девяностые: перестройка, разгул кооператоров, бандитов, желтая пресса, пропаганда секса.

Обыкновенное питерское уныние. Только что выскочила из театра «Балтийский дом» с репетиции фестивального спектакля и теперь мечусь по улице в поисках кофе. Торговки вежливо и не очень предлагают свой товар. Передвигаюсь как во сне, едва ли не забывая переставлять ноги. Слякоть и низкое давление. Хотя нет, ноги-то свои я как раз вижу – приятно посмотреть на хорошенькие сапожки с золотыми пряжками, дальше полоска чулок и уже совершенно роскошная черная бархатная юбка. Шарман!.. Изящное пальтишко – такое легкое, что ощущаешь себя почти что обнаженной, на руках тонкие кружевные перчатки и крошечная сумочка с точно такой пряжкой, как и на сапогах, – это уже полный charmant. Венчает очарование шляпка, из-под которой как бы случайно выбился рыжий мелкобесный локон.

Останавливаюсь на секунду у витрины, чтобы в который раз влюбиться в эдакую себя-лапочку, и тотчас буквально напарываюсь на подозрительный взгляд стоящей рядом торговки.

И вот тут началось такое, от чего вся ранневесенняя серятина засверкала точно радуга, за которой я, помнится, почти что безрезультатно гонялась в детстве и в которую, вероятно, влетела теперь на автомате.

– Девушка, а вы случайно не голубой? – хрипло просипела бабка, оглядывая меня при этом с ног до головы.

От такого вопросика я вдруг сразу ощутила не прилив, а какой то прорыв сил. Адреналин заметно подскочил.

– Вы что, простите, считаете, что я похожа на мужчину? – переспрашиваю, заметно веселея и предчувствуя остренькое.

– Вот еще!

Хорошо же. Я начинаю лихорадочно перебирать в голове близкие по значению понятия, – что же на самом деле она имеет в виду? Голубой – ну хоть через лупу гляди – в моем очаровательном прикиде нет ни одной нитки этого цвета. В балете есть термин «голубая танцовщица». В смысле – есть «характерная», но имеется и противоположная ей «голубая», прозрачная и безликая, словно призрак. Но так отозваться на мой счет еще никто не решался, да и тетка не больно похожа на театрального критика. Что же еще есть голубого? Разве что бабка скрытый экстрасенс и видит ауру?