Олег Тихонов - Операция в зоне «Вакуум»

Он и тогда впадал в туманную красивость, чтобы не оставить словесных улик. Он и теперь герой от трусости. Когда человек трусоват, да неглуп при этом, невозможно представить все те способы, при помощи которых он оберегает свою неповторимость, но каждый способ, будьте уверены, — без крайностей… Нет, Степка, Мартьянов не из тех, кто продает, когда надо купить. Другое дело, что дрожащие его руки не знают в этой торговле ни терпения, ни осторожности… Да, в полицейского он пальнул. Не мог не пальнуть. Из-за кустов — чего проще… Возможно, Мартьянова заметили и приняли за него, Тучина, — экая идиотская обуза: двойник, когда и собственная тень — роскошь… А Николаев? А что, если Николаев тютелька в тютельку угодил на стрельбу… И не успел избавиться от записки?

Тучина одолевали догадки. Как это часто случается в критическую минуту, зудливо обострилась память.

Все-таки рок, нелепица. Что бы там ни было, он не так представлял себе свое торжество, и маленькое, неразвитое его тщеславие страдало.

Он думал, что предпринять. Должен ли он немедленно что-то делать? Сорокина гора без оружия. Рация «Север» осталась в хлеву. «Белка» Кати Насоновой зарыта под сосной на Запольгоре, да не то беда, что у деревни на виду, — она без комплекта питания. При мысли о девочках и Маше сердце сдавила такая боль, такое поднялось в нем зло против Мартьянова, что, заслышав вблизи глухие винтовочные шлепки — будто кто одним ударом загонял в дерево гвозди, — встал и, ни слова не бросив Степке, пошел на выстрелы медленной, тягостно решительной походкой, на ходу вытаскивая пистолет.

Там, где крутой загривок Сорокиной горы нависает над болотом, поросшим морошкой и гоноболью, там, как и предполагал Тучин, Мартьянов проводил с отрядом учебные стрельбы. Лежали, раскорячив ноги, парни. Стояла на пне бадья, забутованная землей или камнями, — тупо вязли пули. Изящно перетянутая ремнем спина Мартьянова была невинно деловитой.

Тучин:

«Я спросил Мартьянова, почему он стреляя в полицейского без моего разрешения. Он ответил, что пытался сорвать эвакуацию лошадей. Я хотел его тут же расстрелять, но подумал, что он еще пригодится, только велел комсомольцам следить за ним. Немедленно послал Ефима Бальбина в Залесье — предупредить Николаева об осторожности».

Никто не знал, что Николаев уже не нуждается ни в предупреждениях, ни в осторожности.

Мартьянова под присмотром Миши Кузьмина и Сергея Бутылкина Тучин отправил добывать антенну и питание к рации. «Глаз с него не спускать», — приказал…

Через два часа они вернулись. Сообщили, что семья арестована, Маша расстреляна…

С утра Дмитрий Егорыч сказал, придя из комендатуры: «Угоняйте лошадей, глушите колокола и угоняйте в лес…» Угнали, прибегаю домой, к обеду уже, мокрая, шнурком обвязана. Тут и увидела финнов-то. Ой, господи, финнов-то сколько! На велосипедах, человек за тридцать-сорок… Стою ни жива ни мертва, кричать боюсь… Гляжу, Светочка с Галкой у палисадника Матрены Реполачевой, на траве кувыркаются. Митя-то дома, знаю. Оборотилась — Степкина голова в сенях промелькнула. Думаю, упредит он Митрия, убегут они задами, а сама этих чертей займу чем ни есть…

Подергали меня, пошпыняли, а в избу так и не пошли. У солдат у этих, как война к концу, патронов в кажином кармане, а храбрости ни в одном. Монтонен с меня допрос чинит, а сам все меня спиной к дому раскручивает и раскручивает. Ах ты, думаю, вояка, под клухой высиженный… Боялись они Тучина, да и то: три года за нос повожено.

Стреляли жутко как. Рамы, так те на поленья разделали… Потом погрузили меня на велосипед — реву, царапаюсь. Пока везли, в кювет нападались. В комендатуре зачуланили и не спрашивали долго… К Монтонену повели, руки, говорят, назад сделай, общупали, нету ли при мне какого орудия. А кабинет у Монтонена пустой — лавка да стены. Монтонен у окна стоит. Говорит гулко, как в пустую бадью цедит. Ваш, — говорит, — муж с братом убили полицейского. Скажите, где он, и я отпущу вас к детям. Ваши, говорит, дети без мамы плачут. А я говорю, неоткуда мне знать, где муж, с утра к вам ушел в комендатуру, а стрелять в полицейского он не мог, поскольку староста, инвалид и от Маннергейма медаль свободы имеет. Тогда Монтонен в стенку постучал, и приводят Егорова Александра.

Привели Егорова Александра. Глаза завязаны, руки тоже за спину, скручены. Лица не узнать, губы распухли. За другой конец стола поставили, глаза открыли.