Олег Тихонов - Операция в зоне «Вакуум»

24-го июня Введенский буквально на абордаж взял присевший для заправки ПО-2. На штурманское место уложили грузовой мешок с автоматами, под плоскости крыльев подвесили две похожие на мотоциклетные люльки кассеты. В левую ногами вперед запихали Бандурко, а Введенский в правую не влезал: на спине парашют, на груди вещмешок — финский, пехотный, с трубчатыми ребрами. Вырвал железяки — пошло. «Карету мне, карету!» — И захлопнулся люк.

А летчик долго возился с замком-электросбрасывателем, снятым с «Юнкерса-88», проверял трофейную систему, нажимал кнопки, хлопал люками. Введенский заснул.

Очнулся от толчка — сработал электросбрасыватель. Он машинально рванул кольцо и… плюхнулся носом в землю.

— Мировой рекорд, — грустно говорил Бандурко. — Хоть по Шапошникову и Вальцеву, хоть по Малинину и Буренину считай, а метровую высоту никто еще с парашютом не прыгал.

Не взлетели — не подошла марка бензина, и другого на аэродроме не было.

…Через несколько дней Андропов принес из Вытегры весть: пала «Онежская крепость», освобожден Петрозаводск!

— А Тучин? Какие вести от Тучина? — волновался Горбачев.

— Последняя радиограмма двадцать первого. На вызовы Центра не отвечает…

В ночь с 21 на 22 июня Тучина разбудил Мартьянов. Просил отпустить до утра в Залесье, к жене. И голос дрожащий, и вид жалкий.

— Что, не спится?

— Вторую ночь — как бревно на воде: лежать лежу, а утонуть не могу…

— Может, болит чего?

— Да нет, спасибо, здоров, вполне здоров.

В понимании Тучина, бессонницей люди страдают либо из-за болезни, либо из-за трусости.

— Со мной Яков Фофанов пойдет, — добавил Мартьянов, сознавая, видно, что одного, без присмотра, Тучин его и на шаг не отпустит.

— Ну что ж, двигай, — сказал кисло, но к утру, чтобы быть в отряде…

В десять утра приехал на велосипеде Николаев, запыхавшись протянул записку. Почерк Мартьянова:

«Дмитрий! Разреши уничтожить двух финских полицейских — угоняют лошадей…»

Рубанул перебитой рукой — треснула повязка и на плече сморщилась, на шее белый, красный след.

— Это опасный человек, Алексей. Ему нужен подвиг, а для подвига все меньше дней… Ему, видишь, надо из национального батальона прямо в национальные герои, и ему плевать, что своим геройством он может поставить под удар безоружный отряд… Ах ты, вояка, мать тебя за ногу!

На обороте записки зло черкнул:

«Категорически запрещаю. Немедленно в условленное место».

— Передай. Скажи, если пальнет, руки обломаю… А ты чего такой квашеный, Алеха?

— Так. Плохой сон приснился… Бабу голую видел, в бане.

— Сочувствую, — рассеянно сказал Тучин. — Гони. Алеха, время не ждет…

Мартьянов объявился в родных местах неожиданно: умер в Залесье тесть. Однако миновали дни скорби, а представитель «батальона соплеменников» не торопился доложить о своих успехах. Пришел наконец в сопровождении Николаева и Саши Егорова.

— Я, Иван Александрович, сильно извиняюсь, — холодно встретил его Тучин. — Я очень уважаю покойников, как правило, они хорошие люди… Расскажите, что в батальоне.

— Работа ведется, — неопределенно ответил Мартьянов, но взгляд держал твердо, если не сказать — настороженно.

— Какая?

— Мне удалось собрать кое-какие сведения об укрепленном районе Сармяги. Должен сказать, что более выгодного рубежа для обороны на подступах к Олонцу не существовало.

— Оценка обстановки — дело командования. Факты.

— Хорошо, факты. Сармяги — не только почти непроходимое болото пятикилометровой ширины с малозаметными полыньями. В центре болота, на группе островов — усиленные подразделения боевого охранения, — покрутил шеей, двумя пальцами ослабил воротник мундира. — С правого фланга к Сармягам примыкает другое болото… Вот названия, извините, не упомнил… Здесь, в межболотном дефиле — центр оборонительной полосы Магрозеро — Сармяги — Обжа. Узел сопротивления обороняется батальоном пятой пехотной дивизии… Минные заграждения, сплошная завеса перекрестного фланкирующего огня. Маневр и фланговый охват исключены… Скажите, эти сведения… я могу рассчитывать… Они представляют какую-нибудь ценность для нашей Красной Армии?

Тучин покачивал руку — будто взвешивал эту самую ценность и соизмерял ее с неожиданным приобщением лейтенанта финского батальона к Красной Армии.

— Иван Александрович, — сказал глядя в окно, — мне важно знать, удалось ли что сделать для батальона, для спасения чести и жизни товарищей по батальону?