Михаил Козаков - Солдаты невидимых сражений

Орленко потупил глаза.

— И еще. Посудите сами. Сегодня вы ударили диверсанта. А завтра? Вы убеждены, что не ударите под горячую руку невиновного человека? Идите и подумайте об этом.

Вслед за Орленко к Дзержинскому вошел Михайлов — опытный чекист, старый революционер, товарищ Дзержинского по сибирской ссылке. Орленко был подчиненным Михайлова.

— Что нового на заставе Соболя?

— Пока спокойно, Феликс Эдмундович.

— Соболь поправился?

— Еще лежит. Но рвется в строй.

— Заставе надо помочь, — озабоченно сказал Дзержинский.

— Кое-что уже сделали. — Михайлов перелистал свой блокнот. — Подбросили патронов, продуктов…

— Хорошо, — удовлетворенно сказал Дзержинский. — А что будем делать с Орленко?

Михайлов молчал.

— Что, трудная задача?

— Трудная, Феликс Эдмундович.

— И неразрешимая?

Михайлов пожал плечами.

— Человек он честный, — убежденно сказал Михайлов. — И безусловно, преданный нашему делу.

— Значит, оправдать?

— Вообще-то, — начал было Михайлов, но Дзержинский не дал ему договорить:

— Будем судить!

— Судить? — удивленно переспросил Михайлов.

Морщинистые щеки его раскраснелись, и на них явственно выступили отметинки оспы.

— За Орленко я тоже ручаюсь, — уже спокойнее продолжал Дзержинский. — Думаешь, мне он не дорог? Но ради чистоты нашего общего дела надо судить. Эту болезнь нужно лечить в зародыше, чтобы не перекинулась дальше. — Дзержинский замолчал, потом добавил: — Да что я тебя убеждаю? Ты же и сам так думаешь. Верно?

— Верно, — негромко ответил Михайлов.

Оставшись один, Дзержинский долго ходил по кабинету, размышлял. А вечером зашел к Орленко. Тот сидел мрачный. Не ожидая вопросов, заговорил:

— Все продумал, Феликс Эдмундович. Погорячился, конечно…

— Вести следствие поручено другому следователю, — медленно и раздельно, стараясь пересилить в своем голосе участливые нотки, сказал Дзержинский. — А вас я решил посадить под арест. На пять суток с исполнением служебных обязанностей. А потом предать товарищескому суду.

— Феликс Эдмундович, как же это? Да я всю жизнь за Советскую власть…

— И знаете что, Орленко? — не отвечая на вопрос, добавил Дзержинский. — Обвинителем на этом суде буду выступать я. — Он тяжело поднялся со стула и заходил по кабинету.

Орленко, не отрываясь, смотрел на его слегка сгорбленную спину: он чувствовал, что Дзержинский разволновался и теперь будет долго и мучительно кашлять.

На товарищеский суд пришли все сотрудники ВЧК. Сначала говорил Орленко.

— Я виноват… Но не пойму одного. Как же это? Они в нас стреляют, а мы их и пальчиком не тронь?

В зале зашумели.

— Логика! — воскликнул молодой чекист Максимович, вскакивая с места, и заговорил горячо, отчаянно жестикулируя. — Лично я не стал бы наказывать нашего товарища из-за диверсанта. Прочь гуманизм, когда передо мной враг!

— Не слыхал я такого слова… — неуклюже поднялся со стула чекист Голубев. Он незадолго до этого пришел работать в ВЧК прямо с завода, и было заметно, что все еще не может привыкнуть к окружающей обстановке. — Заковыристое такое… Максимович тут сказал…

— Гуманизм! — весело крикнул кто-то.

— Во-во, — обрадовался Голубев, — гуманизм. Ну а вот что такое закон — знаю. Советская власть его утвердила? Точно! И сам Владимир Ильич как учит? От закона — ни на шаг. Правильно я рассуждаю?

— Правильно! — раздались голоса.

— Ну так чего еще надо? — почувствовав поддержку товарищей, продолжал Голубев. — По закону поступил Орленко? В глаза ему скажу: не по закону, хоть он самый мне лучший друг. Вот и весь гуманизм…

К столу быстрыми шагами подошел Дзержинский. Глаза его горели, худые щеки запали еще сильней, от больших выпуклых надбровий к носу спустились жесткие, упрямые складки.

— Товарищи! — начал он глуховато. — Конечно, границу перешел враг. Стрелял, сопротивлялся. И мы вправе обрушить на него наш пролетарский меч. Мы не слюнявые интеллигентики, не толстовские непротивленцы. Изменников, диверсантов, вражеских лазутчиков будем уничтожать беспощадно. Но, — Феликс Эдмундович сделал резкий жест, как бы подводя итог сказанному, — незаконных методов следствия не допустим. Добиваться правдивых показаний нужно неумолимой логикой, неопровержимыми фактами и уликами. Истеричности и издевательским хитросплетениям врага мы должны противопоставить стальные нервы и искусство наших чекистов. — Голос Председателя ВЧК звенел. — Наш следователь нарушил социалистическую законность. Поэтому мы и судим его сегодня. Орленко — боевой товарищ, верно. И я его не просто уважаю — люблю. Но мы должны помочь ему стать настоящим чекистом.