Орелъ, 7-го апрѣля.
Здѣсь разсказываютъ про многихъ разбойниковъ; но замѣчательно, что народъ про нихъ вспоминаетъ съ сочувствіемъ. Сироту, Дуброву, Тришку Сибиряка, Засарина и другихъ народъ выставляетъ протестовавшими и — только; злодѣянія разбойниковъ, злодѣйства безъ цѣли, я разсказалъ всѣ, или почти что всѣ; но удалыя шутки всѣ разсказать довольно трудно; только въ нихъ есть одно: это защита слабыхъ отъ сильныхъ, бѣдныхъ отъ богатыхъ, и въ особенности господскихъ крестьянъ отъ злыхъ помѣщиковъ. Разскажу нѣсколько такихъ происшествій.
Тришкѣ Сибиряку, который жидъ тому лѣтъ 20-25-ть назадъ, разбойничалъ въ Орловской, Смоленской губерніи, и не загубилъ ни одной христіанской души, приписываютъ, какъ послѣднему, всѣ удалыя штуки, объ которыхъ тотъ можетъ быть и самъ не слыхивалъ, которыя сохранились въ народѣ, какъ легенды.
Услыхало начальство, что Тришка Сибирякъ разбойничаетъ и приказало его поймать во чтобы-то ни стало; кажись, какъ и не поймать: то въ томъ мѣстѣ покажется середи бѣлаго дня, то въ другомъ, да еще и скажется: «я, молъ, Тришка Сибирякъ»; а все изловить никакъ не могли!
Въ женскомъ монастырѣ былъ праздникъ; къ обѣднѣ собралось народу — полная церковь; вокругъ церкви — народъ… въ концу обѣдни монахини пошли съ кружкой на храмъ собирать, подходятъ къ какому-то купцу, тотъ и выкинулъ на тарелку 1000 руб.; обходили церковь съ кружкой, монахини сказали матери игуменьѣ, что купецъ, вонъ, стоитъ, 1000 рублей на тарелку положилъ.
— Поди, говоритъ казначеѣ мать игуменья, спроси, какъ его зовутъ; надо записать въ книгу — поминать на вѣчныя времена.
Казначея поклонилась матери игуменьѣ, подошла къ тому купцу и спрашиваетъ его:
— Матерь игуменья приказала спросить, какъ васъ зовутъ; надо васъ, за вашу добродѣтель, за святую милостыню, въ книгу записать; поминать васъ станемъ на вѣчныя времена.
— А меня, говоритъ купецъ, меня зовутъ Трифономъ, прозываюсь;- Тришка Сибирякъ.
Казначея такъ и обомлѣла.
— Какъ? какъ? говорила казначея, а сама ни жива, ни мертва стоитъ.
— Тришкой Сибирякомъ зовутъ, матушка, зовутъ Тришкой Сибирякомъ!..
Пока опомнилась казначея, пока пошла въ матери игуменьѣ, разсказала игуменьѣ, - а Тришкинъ и слѣдъ простылъ! На томъ мѣстѣ гдѣ стоялъ Тришка, — Тришки нѣтъ; бросились за нимъ изъ церкви, и такъ невидно!… Только смотрятъ, лежитъ на паперти свита синяя, да борода какая-то! Тутъ только догадались, что у Тришки была подвязана борода; ну, какъ его сыщешь, какъ признаешь, когда онъ бороду отвязалъ? такъ на ту пору и не нашли!…
Узналъ Тришка Сибирякъ: въ Смоленской губерніи живетъ баринъ; у этого барина — его мужикамъ житья не было; всѣхъ въ разоръ-разорилъ! Прослышалъ про того барина Тришка Сибирякъ: «надо, думаетъ, проучить хорошаго барина, безъ науки тому барину жить — вѣкъ дуракомъ слыть, стало, надо его на умъ навести, чтобы ему на тотъ народъ нестыдно свои очи выставить!..» Посылаетъ ему Тришка письмо, а въ письмѣ было написано: «Ты, баринъ, можетъ, и имѣешь душу, да анаѳемскую; а я, Тришка, пришелъ къ тебѣ повернуть твою душу на путь — на истину. Ты своихъ мужиковъ въ разоръ-разорилъ, а я думаю теперь, какъ тѣхъ мужиковъ поправить. думалъ я думалъ, и вотъ что выдумалъ: ты виноватъ, ты и въ отвѣтѣ будь. Ты обивалъ мужиковъ, ты ихъ и вознагради; а потому прошу тебя честію: выдай мужикамъ на каждый дворъ по пятидесяти рублевъ (а тогда еще на ассигнаціи считалось); честію прошу, не введи ты меня, баринъ, во грѣхъ — разсчитайся по Божіи.»
Получилъ баринъ то письмо, — не то, что спокоиться, а выше въ гору пошелъ: больше озлился, сталъ мужиковъ перебирать, сталъ допрашивать: кто подметное письмо принесъ? А мужики про то дѣло и не вѣдали… Такъ-тому письму баринъ не внялъ, вѣры письму не далъ. Проходитъ сколько такъ время, баринъ прочиталъ еще письмо отъ Тришки: «ты моимъ словамъ не довѣрялъ; я не люблю этого; только вотъ что я скажу тебѣ: не въ моемъ обычаѣ за первую вину казнить; а по моему, за первую вину, только научить надо; вотъ тебѣ какая выучка: не хотѣлъ ты дать мужикамъ по пятидесяти рублевъ, дай по сту; это тебѣ наука. Только мужиковъ трогать не моги: съ живаго кожу сниму; мужики въ томъ невиноваты. Жду три дня.»
Прошло три дня — баринъ ни кому ни слова: денегъ жаль и за мужиковъ приниматься боится — со шкурой своей барской разстаться не хочется; хоть и не дорого своя шкура обошлась, только эту скинутъ, — другой не скоро и наживешь. Стало, надо беречь пока эту…
Пока баринъ раздумывалъ, Тришка написалъ еще письмо:
Читать дальше