Павел Якушкин - Из Орловской губернии

Про Зельнина разсказываютъ, что онъ разъ зарѣзалъ женщину въ лѣсу ни за грошъ.

Шла черезъ лѣсъ беременная баба, на встрѣчу той бабѣ Зельнинъ разбойникъ.

— Здравствуй, баба! говоритъ Зельнинъ.

— Здравствуй, батюшка.

— Узнала ты, баба, меня?

— Нѣтъ, кормилецъ, не призвала.

— Я Зельнинъ!

Баба такъ и обмерла, да въ ноги.

— Батюшка! у меня ничего нѣтъ; возьми одежку, какая есть; отпусти, пожалуйста; не меня одну пустишь, — пустишь еще душу; душу, что у меня въ утробѣ: я беременна.

— Давно я искалъ беременной бабы.

— Да на что жь тебѣ, родимый, беременная баба? говоритъ, перепугавшись, та баба.

— А посмотрѣть, какъ младенецъ въ утробѣ своей матери сидитъ, какъ онъ такъ находится.,

— Батюшка! кормилецъ!…

— Да что толковать!

Хватилъ Зельнинъ бабу въ брюхо, пропоролъ животъ бабѣ, да и сталъ смотрѣть, какъ лежитъ младенецъ въ утробѣ своей матери, а на бѣду его, ѣхалъ обозъ, — ну, и застали молодца на дѣлѣ; скрутили руки назадъ, да и въ острогъ!…

Приходилъ народъ въ острогъ, спрашивалъ у Зельнина: «какъ младенецъ во чревѣ своей матери сидитъ? Какъ онъ такъ находится?»

— Вотъ такъ! скажетъ Зельнинъ, и скорчится: показываетъ, какъ младенецъ сидитъ; скорчится, засмѣется — и пойдутъ его корчи ломать, ломать самого Зельнина; и до самой смерти сидѣлъ Зельнинъ въ острогѣ, какъ помѣшанный. А и смерть его была не легкая: судъ присудилъ Зельнина повѣсить.

Когда сказали Зельнину, что судъ присудилъ, то онъ только засмѣялся, какъ будто это дѣло несбыточное.

— Ну, это еще посмотримъ, говоритъ Зелнинъ: — кто кого повѣситъ: или меня, Зельнина, палачъ Камчатниковъ, или я, Зельнинъ, того палача Камчатникова!

Въ то время палачомъ въ Орлѣ былъ орловскій мѣщанинъ Камчатниковъ. Услыхалъ Камчатниковъ про похвальбу Зельнина.

— Ну, говоритъ, посмотримъ! Богъ не выдастъ, говоритъ пословица, свинья не съѣстъ!

А зналъ Камчатниковъ, что Зельнину трехъ здоровыхъ мужиковъ на одну руку было мало… Зельнинъ силачемъ во всему городу слылъ.

Пришло время Зельнину расплачиваться за свои тяжкіе грѣхи; сперва повели его въ церковь, исповѣдали, причастили святыхъ таинъ; послѣ дали въ руки толстую желтаго воску свѣчу и повели на висѣлицу его за большимъ карауломъ; какъ ни хвастался Зельнинъ своей силой, а пришло дѣло къ расправѣ, задрожалъ… пока дошелъ изъ церкви до висѣлицы, — всѣ руки воскомъ закапалъ. Пришли въ висѣлицѣ, взвели его на рундукъ, который былъ поставленъ спереди висѣлицы… а народу собралось весь городъ: самъ воевода пріѣхалъ смотрѣть, какъ палачъ Камчатниковъ будетъ съ Зельнинымъ поступать.

Когда взвели Зельнина на рундукъ, Камчатниковъ, же трогая еще Зельнина, закричалъ громкимъ голосомъ:

— Господинъ воевода! прикажи мнѣ надъ нимъ свою волю взять!

— Когда онъ тебѣ даденъ въ руки, отвѣчалъ воевода:- то воля твоя съ нимъ, какъ хочешь!

Тогда Камчатниковъ вынулъ изъ кармана припасенную веревочку, связалъ Зельнину руки, ладонь къ ладони, пальцы къ пальцамъ, и перевязалъ ему пальцы по парно, потомъ надѣлъ ему на голову шнурокъ, а послѣ петлю и толкнулъ это съ рундука. Зельнинъ рванулся всей силой, — думалъ веревку перервать. Тогда былъ законъ такой: кто съ висѣлицы сорвется, тому все прощалось. Но какъ Зельнинъ ни силенъ быхъ, веревки все-таки не оборвалъ; палачъ Камчатниковъ за похвальбу на него сердитъ былъ и веревку припасъ крѣпкую; такъ и кончился Зельнинъ.

Убійство матери, съ единственною цѣлію видѣть ребенка во чревѣ, приписываютъ многимъ; подобное преступленіе должно быть было сдѣлано давно и такъ поразило всѣхъ, что его приписываютъ многимъ злодѣямъ-разбойникамъ.

Орелъ, 4-ю апрѣля.

Лѣтъ около ста тому назадъ, жилъ купецъ Никита Ивановичъ Давыдовъ; на дочери этого Давыдова былъ женатъ Медвѣдевъ, а у Медвѣдева въ домѣ жилъ самъ воевода; стало быть Давыдовъ былъ въ силѣ. Нанялъ онъ у купца Олябьева харчевню, въ которой самъ Олябьевъ калачи пекъ.

Приходитъ Давыдовъ рано по утру въ харчевню; Олябьевъ подрѣзалъ калачи ножомъ, хотѣлъ въ печь сажать; Давыдовъ сталъ Олябьева гнать изъ харчевни.

— Дай, говоритъ Олябьевъ:- калачи спеку, тогда сей же часъ и выйду изъ харчевни.

— Ступай, кричитъ Давыдовъ: — ступай сейчасъ!

Давыдовъ сильно на воеводу надѣялся.

Слово за слово, дошло дѣло до драки; у Олябьева на бѣду былъ ножикъ, которымъ онъ калачи подрѣзалъ, и пырнулъ онъ тѣмъ ножомъ Давыдова въ животъ.

Давыдовъ бросился изъ харчевни въ тайную канцелярію къ воеводѣ; только добѣжалъ до половины дороги — упалъ; изъ окна увидала лекарка, схватила иголку и зашила Давыдову животъ; тотъ сперва пошелъ все-таки въ тайную канцелярію, показалъ воеводѣ раны и тогда уже отправился домой пѣшкомъ, а къ вечеру умеръ.