Павел Якушкин - Из Псковской губернии

— Когда сушка идетъ лучше? спросилъ я печника.

— Съ первины, осенью, снѣтокъ жирный; положишь въ печь — стекаетъ, да и ссыхаетъ: съ двухъ мѣръ одна выходитъ; стало утирки (потери) много бываетъ, а весной снѣтка сушишь — съ прибавкомъ выходитъ: положишь четверикъ — полгарица прибытку будетъ. Снѣтка труднѣй сушить, чѣмъ хохлика; а какъ другой разъ привезутъ много — просто совсѣмъ смаешься; въ большомъ запасѣ, да коли оба жерника знающіе — много наловятъ.

— Зимой два жерника?

— И зимой и лѣтомъ бываетъ по одному, бываетъ и по два, какъ случится, — отвѣчалъ печникъ: большой запасъ — два жерника; малый запасъ — одинъ!…

— Который же старше?

— А оба старшіе, — отвѣчалъ тотъ: всякъ на своемъ крылѣ; сойдутся вмѣстяхъ, вмѣстяхъ и совѣтуютъ. Жерникь великое дѣло; бываетъ: хозяинъ запаса за ловца, а работникъ за жерника, коли у работника въ головѣ больше, чѣмъ у хозяина: такъ на лову хоть какъ ругай жерникъ хозяина, тотъ слова не смѣетъ сказать. Случается — побѣднѣй народъ скопляется, такъ ставятъ всѣ по частинкѣ, а все-таки слушаютъ только двухъ жерниковъ.

— У котораго жерника бываетъ больше гребцовъ? спросилъ я у Алексѣя Ѳедоровича.

— Который подъ вѣтромъ — тому меньши, отвѣчалъ онъ, а который идетъ на вѣтеръ — тому больше надо.

Въ это время подошелъ къ намъ старый ловецъ, толковавшіи о постѣ по пятницамъ: ему тоже Алексѣй Ѳедоровичъ налилъ стаканъ чаю.

— Зимній ловъ лучше, сталъ онъ говорить: зимою, пока еще снѣгъ не палъ на ледъ, сквозь ледъ все видно; вотъ сдѣлаютъ пролубь, запустятъ запасъ и станутъ тянуть къ корыту [13] Корыто — пролубь, въ которую вынимаютъ запасъ. ; станутъ тянуть занасъ полегонечку, а жерникъ ляжетъ ничкомь на ледъ. Нѣтъ снѣтка — жерникъ лежитъ смирно; станетъ показываться снѣтокъ — жерникъ станетъ подыматъ ногу; подыметъ и опуститъ, подыметъ и опуститъ; а какъ много попадетъ снѣтка — ногу подыметъ и не опускаетъ; закричить — чтобъ тянули запасъ проворнѣй, кричитъ, ругаетъ! Тогда и ребятамъ веселѣй тянуть; тянутъ, кричатъ: „тяни, ребята, тяни! у жерника нога въ стояченьи. Знамое дѣло, снѣтка много — тянуть надо сильнѣй: не то снѣтокъ уйдетъ.

— При ловцѣ скажи-ко ты про зайца или лисицу, сказалъ мнѣ, смѣясь, Алексѣй Ѳедоровичъ.

— Отчего не сказать? вѣдь ты говоришь?

— Я человѣкъ старый, — отвѣчалъ онъ: меня тронуть не посмѣютъ; а ты не говори; ловцы за это сердятся гораздо: дурная примѣта; да къ тому жъ у насъ дурнаго ловца заячникомъ дразнятъ. Кому надо сказать заяцъ — назови — кривень; надо сказать лисица — говори — хвостуха; тогда ничего.

— А вотъ было, братцы мои, смѣху, сказалъ молодой бѣловолосый, съ самою добродушною физіономіей, ловецъ, который, прислушавшись къ нашему разговору, подошелъ къ намъ: вотъ было смѣху: пришелъ на тони къ намъ со Звѣнковца Ванька Карышъ [14] Карышъ — карась. , мы и подступили къ нему: „Какихъ, молъ, ты звѣрей знаешь?“ — Тотъ сдуру-то: „Я, говоритъ, знаю: волка, лисицу, зайца“… Только онъ вымолвилъ то слово, на него всѣ кинулись, раздѣли, и давай пороть передниками (кожанными); а вотъ дѣдушка сталъ приговаривать: „Насъ двѣнадцать братовъ, тринадцатая камора, четырнадцатый Микола, пятнадцатый Петръ-Павелъ; а ты, гузка, лежи, не поворачивайся, говори — не проговаривался!“ Выпороли на эти слова — и пустили… То-то смѣху было!..

Побалякавъ еще немного, мы съ Алексѣемъ Ѳедоровичемъ простились и поѣхали къ Опскову (Пскову).

— Вотъ здѣсь былъ городокъ, сказалъ мнѣ Алексѣй Ѳедоровичъ, указывая на лѣвый берегъ Великой, когда мы немного проѣхали погостъ Устье и Назимовскую гору.

— Чей же такой городъ былъ?

— Говорятъ — царицы Ольги, отвѣчалъ онъ: да тому быть нельзя.

— Почему же?

— За что [15] Здѣсь говорятъ за-что, вм. почему. , а за то: этотъ берегъ (западный) весь край забранный; да и этотъ (восточный) пустой былъ. На нашей сторонѣ былъ Сороковой боръ, и въ томъ бору жилъ вольный народъ: холопъ бѣглый, такъ — какой грѣшникъ (преступникъ).. Забѣгутъ въ какую деревню: прикажутъ пиво варить; а не то — грабить… Бывало, поймаютъ которыхъ — вѣшать… Бабка моя жила 120 лѣтъ, сама видѣла висѣлицу въ Чертовомъ Ручью, что для такого народу была сдѣлана — Воина была частая: то Шведъ подойдетъ, то Литва, то Нѣмецъ изъ-подъ Риги; пройдутъ, да вплоть до самаго Опскова и вычистятъ; ну, до Опскова вычистятъ, а въ самый Опсковъ ни разу никто не входилъ, ни одинъ злодѣй. А остатняя война Шведская: дошелъ Шведъ до Печоръ — да и полно! А прежде Литовскій царь Баторій подступалъ: на Терёхѣ въ монастырѣ Пантелеймоновомъ шатры разбивалъ; въ Лыбутѣ, 17 верстъ вверхъ по воды, прямо переправлялся со всею своею силою.