Павел Якушкин - Из Новгородской губернии

2-го Декабря, Чудовская станція.

Вчера вечеромъ выѣхалъ изъ Твери и ничего не могу сказать про нее; кажется она сильно сбивается на такъ много любимый мною славный городъ Харьковъ. Да и сами жители говорятъ про свои родные города одно и тоже; въ Харьковѣ я слышалъ поговорку: Харьковъ городокъ — Петербурга уголокъ. Въ Твери то же говорятъ, что «Тверь — Петербургская сторона»! «По плану перестроена» [4] Одна изъ лучшихъ улицъ — Набережная, всѣ дома — каменные и всѣ до одного, по правую сторону отъ Проломной улицы — совершенныя казармы. , вотъ единственная похвала Твери, которую мнѣ удалось слышать отъ Тверитянина. Про Тверь старую, про Тверь богатую, какъ она осталась въ пѣсняхъ (и то не Тверскихъ), и помину нѣтъ; кой-гдѣ промелькнетъ старое названіе улицы, церкви, но все-таки главная улица въ Твери — Милліонная. Въ два дни, которые я пробылъ въ ней, мнѣ не удалось видѣть ни одного тверскаго женскаго наряда: всѣ въ нѣмецкихъ платьяхъ.

Не Тверь старую, не ту Тверь, которая послѣдняя стояла за удѣлы, а часть Петербурга, по-петербургски благоденствующую, я видѣлъ въ Твери. Это не то, что Ярославль. Когда мнѣ привелось лѣтъ 12–13 назадъ быть въ Ярославлѣ, я сказалъ одному ярославскому посадскому, что Москва лучше Ярославля: посмотрѣли бъ вы, какъ горячо вступился онъ за батюшку-Ярославль-городъ! Когда я напомнилъ ему про святыни московскія, онъ сказалъ:- «Да, это правда! Да Москва-то на крови стоитъ, а на Ярославлѣ ни капли крови человѣческой нѣтъ!»

Изъ Твери поѣздъ (тяжелый) выходитъ въ 10 часовъ вечеромъ, а я забрался туда въ концѣ 9-го, не знавши, что въ Твери поѣздъ стоитъ цѣлый часъ, при мнѣ одна старуха просила всѣхъ кондукторовъ и офицеровъ взять ее съ собой, потому-что у ней денегъ нѣтъ ни копѣйки — всѣ потратила въ Твери: она солдатка, такъ ей надобно было изъ кантонистовъ дѣтей выписывать, и надобно было ей всего-то ѣхать до Волочка, а тамъ въ сторону…. Плакала старуха, кланялась въ ноги, но всѣ начальствующіе ей отказали: не имѣемъ, говорятъ, права. — Признаться вамъ сказать, меня удивляла эта брутовская стойкость, это «чувство законности» даже при такихъ обстоятельствахъ! На чугункѣ въ вагонѣ два какіе-то юноши свели коллежскаго ассессора изъ Нѣмцевъ и Русака мужика, обоихъ пьяныхъ, станціи двѣ или три поили ихъ еще: они то цѣловались, то бранились, наконецъ кондукторъ долженъ былъ принять мѣры, чтобъ драма не перешла въ мимическое представленіе, и развелъ ихъ. По уходѣ своего врага-пріятеля, коллежскій ассесоръ сталъ бранить русскую полицію, русскій народъ, и много-много онъ говорилъ, пока одинъ изъ самыхъ простодушнѣйшихъ мужиковъ обѣщалъ поколотить его, если онъ незамолчитъ.

— «Да молчи же ты!.. Ступай куда хочешь: кромѣ Россеи земель много! — крикнулъ мужикъ и Нѣмецъ замолчалъ.

Въ Вышній-Волочокъ мы пріѣхали въ три часа полуночи, гдѣ я и остался. Когда поѣздъ двинулся, я пошелъ къ извощикамъ, которые, зная часъ прихода поѣздовъ, пріѣзжаютъ къ этому времени. У самой станціи на снѣгу лежало мужиковъ человѣкъ 15.

— Что вы, братцы, тутъ дѣлаете? спросилъ я.

— „Машины, ваше степенство, ждемъ; да холодно гораздо. Самъ смотри: часа два ждемъ, и еще до утра далече; вѣдь въ Москву машина отойдетъ утромъ. Не въ терпежъ пришло: хоть по копѣйкѣ, али тамъ сколько за ночлегъ заплатили бъ, да негдѣ: кругомъ жилья нѣтъ!“

Я имъ посовѣтовалъ идти въ контору, какъ они называли станціонный домъ, и уѣхалъ. Не знаю — путстили-ли ихъ туда, а то въ-самомъ-дѣлѣ имъ бѣднымъ пришлось не въ терпежъ: на дворѣ было морозно, да и вѣтеръ былъ порядочный.

Пріѣхавъ въ Вышній-Волочокъ, я сейчасъ же легъ, а на другой день пошелъ посмотрѣть городъ. Волочокъ довольно хорошо выстроенъ, но показался мнѣ какъ-то непривѣтнымъ. А кажется тамъ чего-чего нѣтъ: и клубъ, и кофейная: въ кофейную собираются господа кофей, шоколадъ кушать; въ клубѣ назначены вечера карточные, вечера танцовальные, — только на улицахъ народу нѣтъ. Впрочемъ и дурное время выбралъ я для осмотра Волочка; надо пріѣхать лѣтомъ во время судоходства.

Мнѣ захотѣлось посмотрѣть здѣшній каналъ и шлюзъ, хотя, правду сказать, зимою не много увидишь. Тамъ стоялъ какой-то старикъ, съ которымъ мы разговорились. Я у него спросилъ, что сдѣлала имъ желѣзная дорога: поднялась ли торговля отъ чугунки? — „Да, кажись, другъ любезный, ни поднялась, ни опустилась; какъ была, такъ и есть. Вотъ только овесъ пошелъ шибче, прошлый годъ со всѣхъ мѣстовъ къ Волочку потянули, и сухопутьемъ — и на судахъ, а отсюда на чугунку, да и въ Питеръ; особливо зимой сильно овесъ идетъ“.