Константин Симонов - Сто суток войны

Двадцать восьмого не было погоды. Вылетел 29-го.

Против своих ожиданий я попал «к себе в Крым» не через неделю, как думал тогда, а только 2 января 1942 года, когда, потеряв до этого весь Крым, кроме Севастополя, мы снова ворвались на полуостров, высадив десант в Керчи и Феодосии.

Нескоро попал я и в Москву. Выполнив задание редакции и написав об англичанах, я, как и многие другие корреспонденты, просил разрешения вернуться и работать на Западном фронте. Но Ортенберг продержал меня под Мурманском до второй половины ноября. В разгар наступления немцев на Москву газете нужны были для контраста материалы того единственного — Мурманского — участка фронта, где мы стояли почти на старой государственной границе, и откуда можно было писать о действиях наших разведывательных и диверсионных групп в Финляндии и даже Норвегии. Этого и требовала от меня редакция.

Мои довольно подробные записки за этот период представляют собой скорее рассказ об особенностях работы военного корреспондента, заброшенного на самый дальний заполярный участок фронта, чем повествование о событиях, волновавших в те дни всю страну и решавших ее исторические судьбы. Поэтому мне показалось правильным закончить публикацию дневников днем своего отлета на север.

Двадцать девятое сентября… Через сутки немцы начнут свое генеральное наступление на Москву ударом второй танковой группы по левому крылу Брянского фронта, а еще через двое суток, 2 октября, обрушатся главными силами на войска Западного и Резервного фронтов…

День 2 октября был в известной мере символическим для германской армии. Совпало так, что она наносила свой главный удар — на Москву — в день рождения фельдмаршала Гинденбурга, победителя русских при Танненберге в 1914 году. Под Москвой предполагалось повторить нечто схожее с окружением и разгромом армии генерала Самсонова, только на этот раз в неизмеримо больших масштабах.

Двадцать пятого сентября, за несколько дней до начала Московской битвы, очевидно, мысленно видя ее уже завершенной, Гитлер в своей очередной конфиденциальной беседе воскликнул: «Азия! Какой неисчислимый резервуар рабочей силы! Безопасность Европы не будет обеспечена, пока мы не отбросим Азию за Урал. Ни одному организованному русскому государству не будет позволено существовать к западу от этой линии. Они — животные. Ни большевизм, ни царизм не меняют их — они животные по существу своему. Берлин должен быть истинным центром Европы, столицей для всех».

Я перечел эти сохраненные для истории слова Гитлера и вспомнил о высказывании другого, более дальновидного самоубийцы, покончившего с жизнью тогда же и там же, где и Гитлер, — в «истинном центре Европы». Об этом высказывании вспомнил попавший к нам в плен в Берлине государственный советник министерства пропаганды Вольф Херншсдорф.

«Незадолго до смерти Геббельс напомнил своим приближенным, что он всегда считал войну с Россией крайне тяжелым предприятием. Он имел в виду одно из своих выступлений, сделанное в очень узком кругу за две недели до войны с Россией. Он тогда говорил, что предстоящая война будет непохожа на те войны, которые Германия вела против Польши, Франции и других стран. Война Германии и России будет войной мировоззрений, и обе стороны будут сражаться ожесточенно, не на живот, а на смерть, говорил он тогда».

А взятый в плен в день смерти Гитлера подполковник Эрнст Бисс, один из тех, кто в сорок первом шел все вперед и вперед — к Москве, горестно оглядывая пройденный путь, сказал на допросе так:

«Мне теперь безразлично — жить или умереть. Я был захвачен в плен раненым и я подавлен не только своим положением военнопленного, но и сознанием того, что борьба на поле боя Германией проиграна. Если что еще поддерживает во мне бодрость духа и желание жить, так это то, что я пленен армией, которая одержала победу над сильнейшей армией в мире — германской армией».

Но все это было еще далеко впереди: и самоубийство Гитлера, и воспоминания Геббельса, и признания плененного на улицах Берлина подполковника.

Было еще только 29 сентября 1941 года, шли всего-навсего сотые сутки с того памятного июньского утра…

И да простится мне цитата из собственной старой книги: «Как бы много всего не оставалось за плечами, впереди была еще целая война…»

В конце войны, отвечая на вопросы Американского телеграфного агентства, Константин Симонов писал: