Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие

«Мы навалили льдины и камни с морены на палатку со всем её содержимым и после этого пустились в путь. Прежде всего нам предстояло пересечь полмили чистого голубого льда, выметенного не стихающим ветром, дувшим нам почти прямо в лицо. Выпрямиться мы не могли и весь путь проделали на четвереньках, ложась при особенно сильных порывах на живот.

Пока доползли до конца льда, хлебнули горя. Как сейчас вижу побитые лица товарищей, свинцово-синие, с белыми пятнами обморожений. На берегу острова нам удалось укрыться за огромными валунами и оттереть замёрзшие носы, уши и щёки.

Проползши ещё шестьсот ярдов, мы достигли незаконченной пещеры, в которой забаррикадировалась половина нашей партии.

Долго кричали, прежде чем они нас услышали и впустили.

Встретили нас очень тепло и накормили горячей пищей, вкуснее которой, наверное, никто из нас в жизни не едал».

Продолжает Пристли:

«После прибытия бездомной партии сварили суп, приведший всех в самое благодушное настроение. Согревшись от еды, все на час-другой забыли о невзгодах и запели… Зрелище было очень приятное, и стоит мне закрыть глаза, как передо мной встаёт маленькая пещера, вырубленная во льду и снегу, с хлопающей на ветру палаткой вместо двери, удерживаемой у краёв входного отверстия перекрещенными ледорубом и лопатой… Пещеру освещают три или четыре маленьких жирника, источающие мягкий жёлтый свет. У стены лежат в спальниках, отдыхая после трудового дня, Кемпбелл, Дикасон и я, напротив, на возвышении, ещё не выбитом до уровня остального пола, сидят Левик, Браунинг и Абботт, обмениваясь впечатлениями о поглощаемом ими супе. Примус весело гудит под котлом с подкрашенной жидкостью, заменяющей какао. По мере того как гости согреваются, у них пробуждается чувство юмора, мы перекидываемся остротами, но сегодня все преимущества на нашей стороне; авария в той палатке и вынужденный уход от родных пенатов — неисчерпаемая тема шуток. Вдруг кто-то заводит песню, остальные хором её подхватывают, вмиг заглушая шум примуса. Поют несколько часов. Но вот свет начинает меркнуть, и холод берёт верх над действием супа и какао. Поющих одного за другим пробирает дрожь, невольно все начинают думать, какая трудная предстоит ночь, и тут становится не до песен…

Двое в одноместном спальнике! Даже самая мысль об этом мучительна и ни у кого не вызывает желания шутить. Шутки посыплются на следующий день, когда ночь благополучно закончится, а пока что её близость наводит на грустные размышления. Но делать нечего, каждый из нас готовится приютить у себя ещё одного человека» [35].

В таких условиях злосчастная партия, не терявшая присутствия духа, вступила в одну из самых ужасных зим, сотворённых Господом Богом. Они страшно голодали, ведь ветер не только мешал образованию морского льда в заливе, но и делал его берега почти недоступными для тюленей. Случались, правда, и праздники, например, в тот день, когда Браунинг заметил и убил тюленя, а в его желудке обнаружили тридцать шесть « не переваренных рыбин, вполне годных в пищу ». Какие радужные перспективы открылись перед зимовщиками!

«Тюлени со съедобной начинкой нам больше не попадались, но мы не теряли надежды на встречу с таким экземпляром, и охота превратилась в азартную игру. Впредь при виде тюленя кто-нибудь восклицал: „Рыба!“, и все наперегонки бросались к животному» [36].

Они ели ворвань, на ворвани варили пищу, ворванью заправляли лампы. Одежда и вещи пропитались ворванью, сажа покрывала тёмным слоем их лица и руки, спальные мешки, печи, стены, потолок, забивалась в горло, раздражала глаза. Пропитанная ворванью одежда не удерживала тепла, а вскоре изорвалась настолько, что мало защищала от ветра; зато её можно было поставить стоймя — так много в ней было жира, хотя зимовщики часто соскребали его ножами и оттирали пингвиньими шкурками. Под ногами же у них лежали неизменные гранитные глыбы, по которым ходить было трудно даже при дневном свете в хорошую погоду. Как сострил Левик:

«Дорога в ад, может быть, и вымощена благими намерениями, но в самом аду она, скорее всего, имеет покрытие вроде того, что на острове Инекспрессибл».

Выпадали и светлые минуты: долгожданный кусочек сахара, пение хором — с ним, кстати, связан забавный эпизод. Когда партия Кемпбелла и остатки главной партии воссоединились в ноябре 1912 года на мысе Эванс, Кемпбелл хотел во что бы то ни стало услаждать наш слух церковными песнопениями. В первое воскресенье мы услышали псалом «Хвалите Бога во святыне Его; хвалите Его на тверди силы Его», во второе — его же, в третье — тоже. Мы предложили обновить репертуар, на что Кемпбелл возразил: «Зачем?» Мы ответили, что он несколько однообразен. «Да нет же, — сказал Кемпбелл. — Мы всё время пели этот псалом на острове Инекспрессибл». Другого, как оказалось, он не знал. Кроме того, исполняли Тедеум и «Весёлый король», что чаще — не знаю. Для чтения у обитателей пещеры были «Дэвид Копперфильд», «Декамерон», «Жизнь Стивенсона», Новый Завет. Они также делали гимнастику по шведской системе и читали лекции.