Борис Полевой - С удостоверением Правды (Из блокнота военкора)

Колонны продолжали движение. Они становились все гуще, и дороги напоминали сверху муравьиные тропы, по которым цепочками бежали насекомые.

Летчик сбросил высоту. Теперь можно было различить цвет мундиров отступавших: серые — мотопехотинцев, пестрые маскировочные халаты — альпийских стрелков. Неприятель! А где же наши? Когда горы стали мельчать, переходить в холмы, в равнину, дороги опустели. Где же наши?

Почувствовав полную безопасность, летчик перешел на бреющий, и на асфальте мы увидели рубцы, оставленные шпорами танковых гусениц. Но машин нигде не было, а ведь гусеницы неприятеля оставляли такие же следы. Так мы летели уже третий час, и когда солнце поднялось выше, вдали обозначились стрельчатые шпили башен большого города. Летчик взволнованно обернулся, и по шевелению его губ я понял — он говорит: «Прага!»

По карте мы знали, что аэродром находится далеко в стороне. Нам оставалось найти площадку поближе или опуститься в самом городе. И вот она уже плывет под нами, красавица Прага, которую мы узнали издали, ибо чудесная чешская литература еще до войны сумела привить нам любовь к этому удивительному городу. Сразу же можно было понять, что здесь еще идут бои. У реки то и дело красновато поблескивали орудийные выстрелы.

Пишу летчику: «Ищи посадку». Он кивает головой. Машина скользит чуть не по самым крышам, осторожно обходя места, где видны огни боя. От реки к ней потянулось несколько легких дымовых трасс. В стороне будто бы раскрылись хлопковые коробочки, выпустив сгустки белого дыма… А у окраины мы увидели танки, быстро двигавшиеся по улицам к предместьям. Чьи? Да наши, наши же, конечно! Вон как их приветствуют чехи, как доверчиво люди бегут им навстречу! «Садись же», — снова пишу летчику. Он кивает головой в сторону какого-то стадиона, что за рекой. Неужели он хочет сесть на стадионе? Разве кто-нибудь когда-нибудь сажал самолет на футбольное поле? Скверный холодок заползает в душу. Ведь война уже кончилась. Но думать об этом поздно, летчик убрал газ. Стало тихо. Машина, косо планируя, идет на посадку. Зеленое поле прыгает ей навстречу. Колеса уже бегут по траве, слава богу, и в эту минуту — трах! Ничего особенного не произошло, просто винт в последнее мгновение уперся в ограждающий барьер и сломался в щепки.

Но думать об этом не приходится. Множество людей бежит через стадион — мужчины в обычной одежде и без оружия, женщины, дети. Здесь, в районе Страгова стадиона, мы оказались первыми людьми в форме Красной Армии. И все чувства, которые накопили пражане, слушая по радио сводки о подвигах Красной Армии, все надежды, которые они возлагали на нее, посылая призывы о помощи, все нетерпение, с которым они ждали эту помощь, — все эти чувства излились на нас, на двух офицеров, в буквальном смысле свалившихся с неба. Рукопожатия, объятия, поцелуи, крики, слезы…

Мне и раньше в дни войны доводилось встречаться с гражданами этой чудесной страны. Я видел подвиг чехословацкого корпуса на Дукельском перевале, где в часы героической кровопролитной битвы советские солдаты еще раз убедились в храбрости и беззаветном патриотизме своих соратников — чехословацких воинов. Долгие трудные недели провел я среди повстанцев Словакии, наблюдая героическое развертывание восстания и его трагический конец. Но тут, в Праге, в то майское утро, пахнущее молодыми листьями распускающихся каштанов и гарью пожара, перед нами, советскими людьми, как бы открылась сама душа старого и вечно юного города — прекрасная, жизнерадостная, переживающая первые часы обретаемой свободы. И все тепло, скопившееся в этой душе, она теперь обратила к советским воинам, пробившимся через горы для спасения Праги, и даже вот на нас, простых и, в сущности, случайно оказавшихся здесь советских людей.

— Ать жие Руда Армада!.. Ать жие Советски Сваз! — гремело отовсюду.

Наши танки, мохнатые от пыли, уже вошли в город. Над ними поднималось студенистое марево, подобное тому, какое стоит над полями в погожий вешний день. Лица бойцов от пыли казались замшелыми. Лишь глаза да зубы белели на них. Но девушки, одетые в светлые национальные костюмы, бесстрашно целовали бойцов. Ребятишки смело карабкались на еще теплую броню машин. Помнится, один тяжелый танк, отстав от колонны, застрял на Вацлавской площади. Его стальные бока хранили вмятины и шрамы многих битв, но и на эту видавшую виды огромную машину люди изливали свою нежность. Гусеницы танка украсили ветками сирени. Кто-то ухитрился надеть венок из цветов на ствол грозной пушки. Женщины кормили бойцов пирогами и другой домашней снедью, покрыв броню салфеткой. Худенький, почтенного вида старичок, у которого карманы оказались набитыми хрустальными стаканчиками, наливал из большой бутыли домашнюю сливовицу и угощал экипаж. Дюжий механик, отводя огромной рукой соблазнительный стаканчик, басил: