Григорий Кружков - Об антологии Алана Беннетта

В подборке Беннетта стихи Томаса Гарди о самоубийце соседствуют с элегией любимому коту, строфы, написанные на гибель «Титаника», — со стихами на смерть солдата в Англо-бурской войне, апокалипсический отрывок о кануне битвы при Ватерлоо — с безрадостным четверостишием, итожащим опыт Первой мировой:

Альфред Эдвард Хаусман (1859–1936) тематически примыкает к Гарди. Он пишет о быстротечности жизни и молодости, об одиночестве и смерти. Его первая книга называлась «Шропширский парень», хотя сам он никакого отношения к сельской жизни не имел, в Шропшире бывал лишь проездом и почти всю жизнь был профессором латинского языка и литературы в Лондонском университете, а потом в Кембридже (выдающимся специалистом в своей области, между прочим).

Интересно, как он сумел «отщепить» от себя своего лирического героя — простого деревенского парня, томящегося тою же самой дрожью жизни, щемящей тоскою ее разлук и утрат. В «Иностранной литературе» стихи А. Э. Хаусмана печатались в рубрике «Вглубь стихотворения» (2006, № 6) в разных, соревнующихся между собой, переводах. В этом номере (с. 163) предпринята еще одна попытка поэтического постижения Хаусмана — «простого и таинственного».

Джон Бетджемен (1906–1984) — может быть, самый английский поэт из своих современников. Певец Лондона и его окрестностей, пламенный защитник старинной архитектуры, автор телевизионных передач на краеведческие темы. Его стихи, пишет Алан Беннетт, вызывают мгновенный отклик, это поэзия узнавания («топофилия», по выражению Филипа Ларкина). Но что тут делать переводчику? Если говорить конкретно о лондонских стихах Бетджемена, насыщенных топонимикой и локальным колоритом столичных пригородов, то они принципиально непереводимы как раз по этой причине: поэт жмет на клавиши, а отклика нет, звука нет. Так бывает с поэзией названий. Возьмем такой пример — «Гимн московскому метрополитену» Александра Аронова, его концовку:

Как это перевести на английский? Shut your eyes at Electrozavodskaya, Open them at Avtozavodskaya? Для англичанина это настоящая абракадабра. И что делать с этими говорящими рифмами: авоськой — Электрозаводской, тоской — Автозаводской?

Лишь когда топография малость потеснится и уступит место лирике и непосредственному переживанию, можно надеяться на успех перевода. Например, вот это, рисующее будничное утро в Кэмден-Таун:

Всегда сочувствующий людям на низших ступенях социальной лестницы, Бетджемен может быть саркастичным и едким, когда дело касается средних и высших ступенек этой лестницы. Вот характерный пример из антологии Беннетта. Стихотворение датируется 1936 годом.

Новый король прибывает в столицу на самолете…

Из газет

Уистен Хью Оден (1907–1973) — безусловный лидер среди своего поколения (к которому, между прочим, принадлежал и Бетджемен, будучи лишь на несколько месяцев старше). Его первая книга стихов была опубликована в 1930 году Т. С. Элиотом в издательстве «Фейбер энд Фейбер». Творчество Одена делится на две половины — до переезда в 1939 году в США и после. В антологию он взят с некоторыми оговорками; его стихи не вполне удовлетворяют критерию быть мгновенно понятными и доступными. Еще в общем предисловии Алан Беннетт жалуется, что «многое у Одена для меня — темный лес» («I am all at sea with much of Auden»). В оденовском разделе книги он вновь задается вопросом: почему так? Непонятность Одена, рассуждает Беннетт, совсем не такого типа, как непонятность Паунда или Элиота: там вы с самого начала понимаете, что ничего не понимаете. А Оден поначалу кажется простым. Его пейзаж выглядит успокоительно знакомым, он не делает ссылок на что-то далекое и вам неизвестное, его первая строка, как правило, увлекает читателя. Но несколькими строками дальше вы попадаете в странный мир, в котором никак не можете сориентироваться. В чем тут дело? Беннетт приводит цитату из Кристофера Ишервуда, друга и порой соавтора Одена в 1930-х годах: