К певцам современной «твари дрожащей» можно отнести Геворкяна, Лазарчука и Столярова. Любителей потрепетать и пошарахаться — милости просим. Впрочем, и это село не стоит без праведника — подгнивающее, хотя и обильно украшенное премиями-амулетами, древо турбореализма дало побег «этического мистицизма». Читавшие Экклезиаста в курсе, что все в мире повторяется, а успевшие услыхать о Марксе знают, как именно это происходит. Как это ни печально, Монтень возвращается к нам Рыбаковым и Веллером; печален не факт возвращения, а то, КАК оно происходит. Искренность, безусловно важное и благородное качество, но никак не определяющее общую ценность произведения. Попытка этического объяснения и дальнейшего переустройства мира прекрасна, но само благое намерение не делает ни «Трудно стать богом», ни «Самовар» полноценными литературными произведениями. Самые напряженные размышления о нравственном выборе не являются залогом не только талантливости, но и элементарной читаемости книги.
Само по себе намерение вырвать сердце и осветить дорогу заблудшему человечеству можно только приветствовать, но иногда стоит задуматься над преимуществами малых и незаметных подвигов, а то и просто тьмы. Благородство гибельного порыва зачастую оправдывается не необходимостью или полезностью, а, скорее, эстетическим смыслом жеста. В упомянутых книгах, увы не присутствует и эта компонента.
Остается лишь надеяться, что «не могу молчать!» нетерпеливого и исстрадавшегося сердца будет огранено в формы, блеснувшие в «Очаге на башне» и «Гравилете «Цесаревич».
В заключение, можно предположить, что при неизменности нынешних российских реалий, турбореализм как таковой выродится ещё до конца века. Не намного более отдаленное будущее светит и последышам «английским экономистам». Представители этого сейсмо-метеорологического направления чутки к подвижкам социальной почвы и чётко знают куда дует ветер спроса. Они не строят стены для защиты от бури перемен, а мастерят личные ветряные мельницы.
Обсуждать и анализировать их творчество с интеллектуальной точки зрения — унизительно, а гонорары вся эта публика, судя по количеству книг и тиражам, получает исправно. Как и предполагалось, русское фэнтези растет и ширится.
По большому счёту, это те же турбореалистические щи, но разбавленные для усредненного потребителя до потери вкуса и цвета. Усвояемость достигла уровня выводимости из организма.
Космическая скорость размножения этой тусовки — а в ней уже возникли свои корифеи и могикане, ритуалы и легенды — свидетельствует о быстром и неизбежном финале. Хлопцы так бодро заселяют экологическую нишу, что скоро начнется внутривидовая борьба по дедушке Дарвину. Выжившие, возможно, осознают, что не из всякого читателя получается писатель, даже если в детстве голопузом начитался Толкиена с Ларионовой.
В любом случае, унавожение грунта приведет к тому периоду, когда хвощи перегниют в нефть, а оттуда и до колеса с двигателем внутреннего сгорания недалече.
Но — время начинать о будущем рассказ.
Итак, какова же альтернатива «Стивену Кингу по-совковому»?
Поле жизни останется за Миро-Творцами. Российской словесности никогда не была свойственна фигура стороннего наблюдателя, более-менее заинтересованного соглядатая. При всей «лени и нелюбопытности» читатель активно соучаствует в литературе и сочувствует ее героям. В России именно писатель (в отличие от Голливуда в Pax Americana) является наиболее продуктивной и прибыльной, чего уж скрывать, фабрикой иллюзий. Нынешний всеуровневый дефицит идей, кроме самоковыряния и погружения в сопливые грезы, вызывает и растущий интерес к отечественной литературе созидания, к Новой Философии Созидания.
Первая конструктивная попытка была предпринята М. Успенским. Впрочем, одного филологического образования для миро-творчества недостаточно — остроумия и формальной эрудиции хватает для попыток воссоздания, но не постройки принципиально нового. Результат можно сравнить с фейерверком в узком кругу.
Другое, куда более удачное сотворение мира у А. Тюрина — может быть в силу новизны киберпанка как для читателя, так и для писателя. Можно обвинять Тюрина в определенной вторичности идей, но его безусловная заслуга — возрождение того жуткого и завораживающего мироощущения, введенного в литературный оборот А. Платоновым, жизнеутверждающего триумфа смерти.
Образцом стилистического захода на цель является творчество Л. Вершинина — вот где пир духа для эстета. Автор обеспокоен не столько идеологическими и нравственными основами созидаемых миров, присутствующими зачастую лишь в силу сюжетной необходимости, сколько «образом мира, в слове явленном» — точкой пересечения творчества и чудотворства.
Читать дальше