Генрих Тастевен - Футуризм. На пути к новому символизму

Достаточно произвольным представляется и выбор манифестов, которые названы в книге «главными». Например, перевод Энгельгардта, основанный на парижском издании Sansot [7] Marinetti F. T. Le Futurisme. – Paris, Sansot, 1911. 1911 года и дополненный выпущенными позднее манифестами Дирекции футуристского движения, включал более 30 текстов. Шершеневич, публикуя 12 текстов, утверждал, что перевел почти все доступные ему манифесты [8] «… двух-трех манифестов мне не удалось получить и перевести, а от перевода двух я сознательно уклонился…». См.: Манифесты итальянского футуризма (пер. В. Шершеневича). – М., 1914. – С. 3. . С другой стороны, Тастевен, находясь в переписке с Маринетти, вероятно, имел возможность получить от него любые манифесты, однако, выбрал для своей публикации лишь пять. Среди них – основополагающий «Манифест футуризма» 1909 года, «Беспроволочное воображение и слова на свободе» 1913 года, «Манифест к венецианцам» 1910 года и «Манифест к испанцам» 1911 года, а также написанный Валентиной де Сен-Пуан «Манифест футуристской женщины» 1912 года. Тот факт, что композиционно они представлены не по хронологии также обнаруживает собственную логику составителя.

Впрочем, даже эти тексты, включая основополагающий «Манифест футуризма», напечатанный 20 февраля 1909 года на передовице парижской газеты Le Figaro, в России до этого были известны из вторых рук, в обрывочных и изобилующих пропусками и умолчаниями пересказах [9] Исключение составлял лишь «Манифест художников-футуристов», опубликованный в 1912 году во 2-м номере журнала «Союз Молодежи». . «Беспроволочное воображение», идущее в приложении Тастевена вслед за первым манифестом, действительно представляет принципиальную программу итальянского футуризма в отношении литературы. С другой стороны, прокламации к венецианцам и к испанцам содержательно скорее дополняют известные позиции Маринетти в отношении культурного пассеизма и религии, хотя, несомненно, дают представление о выходящем за пределы эстетики футуризме Маринетти и его интернациональном векторе.

Переводы всех пяти документов осуществлены «московским французом» Тастевеном с французских оригиналов, и за исключением манифеста Сен-Пуан, весьма удачны и в ряде случаев более точны, нежели перевод Энгельгардта [10] Например, Absurde Тастевен переводит как «Абсурдное», а Энгельгардт – как «нелепое». Les Mots en Liberté в переводе Тастевена – «слова на свободе», у Энгельгардта – «освобожденные слова». . К тому же в Манифесте к испанцам Тастевену удалось избежать цензурных изъятий и точно воспроизвести все критические пассажи в отношении церкви, в публикации Энгельгардта, наоборот, замененные многочисленными отточиями.

Однако неудачный перевод пассажа из манифеста Сен-Пуан, где «сладострастие» (luxure) переводится как «разврат», породило впоследствии даже нелепое недоразумение. При обратном переводе выражение «разврат есть сила», из La luxure est une force превратилась в la dépravation est une force. Эту ошибку нечаянно воспроизвел и сам Маринетти в своих воспоминаниях, а в ряде исследований этот пассаж и вовсе утратил источник и в работе К. Феррари даже приписывался Д. Мережковскому [11] См.: Il  Futurismo italiano in Russia 1909–1929, di Cesare G. de Michelis. – Bari, 1973. – P. 20–21. .

Между тем Тастевен был одним из немногих деятелей русской культуры, знавших об «итало-французском» футуризме не понаслышке, и в отличие от Энгельгардта и Шершеневича, он видел живого Маринетти на его лекции в Париже, а также присутствовал на выставке футуристской скульптуры У. Боччони летом 1913 года.

Большим достоинством предпринятого им анализа теории футуризма было сопоставление открытий Маринетти с новациями его непосредственных предшественников, в особенности, С. Малларме, у которого Тастевен обнаруживает все новации футуризма. Вместе с тем, вершиной современной литературы он называет Э. Верхарна, вероятно, под впечатлением от его визита в Россию.

С другой стороны, Тастевен предпринял попытку сопоставления итальянского футуризма (преимущественно Маринетти) с русским эго-, нео- и кубофутуризмом. Однако он, очевидно, был весьма поверхностно осведомлен о последнем, не оценил самостоятельных открытий русских футуристов, таких как заумь и вообще того стремительного выхода за пределы отдельных видов искусства и эстетики вообще, который совершался тогда на публичных диспутах, в театральных постановках, в рукописной книге или в раскраске лиц русских футуристов. Тастевен довольно проницательно называет кубофутуристов «большевиками футуризма» [12] По этому поводу В. Марков пишет: «года через три Маяковский и некоторые его друзья были бы рады услышать о себе такое, но в 1914 году им это вряд ли понравилось». Марков В. История русского футуризма. – СПб.: Алетейя, 2000. – С. 192. , которые в разрушении оказались «левее Маринетти». Однако в целом его суждение о русском футуризме скорее снисходительно: «Русские футуристы как-то по обязанности считают нужным сделать вид, что они живут лихорадочно-ускоренно, что они тоже захвачены лихорадочным потоком современности». Или разочарованно: «С русскими футуристами происходит что-то трагическое. Они страстно стремятся приблизиться к земле и уничтожить чувство трансцендентного, но чем дальше уходят они от неба, тем дальше удаляется от них и земля».