Александр Бурьяк - Виктор Цой как подростковый певец и деструктор

Вообще-то, прежде чем осуждать «насилие над личностью», надо присматриваться к тому, что там за насилие и что там за личность.

О сатанинском у «человека ночи». Конечно, Цой — не «зверь из бездны», как, к примеру, Адольф Гитлер, но зверёк он ещё тот. Это проявляется не столько в привязанности к чёрному цвету, сколько в мягком подталкивании к разрушению общества и к самоуничтожению.

Если в песнях Цоя патологическое не так уж явно просматривается, то скорее благодаря внешнему сдерживающему фактору, а не внутреннему тормозу: благодаря действовавшей в то время советской цензуре, пусть уже и смягчённой деградационным «перестроечным» процессом.

Музыкальность — это ВООБЩЕ признак психической слабости (мягко говоря, тонкости душевного устройства), а рок-музыкальность — тем более.

Почему самые яркие, талантливые и успешные люди почти всегда при близком рассмотрении оказываются с каким-нибудь вывихом? Ответ-то ясен, но из него ведь следует неприятный вывод, что почти вся наша культура — продукт творчества вывихнутых личностей, то есть, она тоже вывихнутая, но это местами не очень заметно, потому что привычно.

Из откровений одного бывшего цоелюба:

«...я был поклонником творчества Виктора Цоя. Не знаю, чем именно он меня взял. Тогда все его песни мне казались понятными. Грустные, с налетом тусклого солнца Северной Пальмиры, исполненные слегка простуженным, сдавленным голосом под гитару и ритм-машину. Я не искал точных определений, не хотел однозначности: типа „любовь, комсомол и весна“. Наверное, недопонятость отражалась в моей душе, подростка, испытывающего внутренний конфликт „отцов и детей“. Скорее всего Виктор „застрял“ в деструктивном состоянии души, что отразилось в его творчестве и повлияло на финал его жизни. Жаль, песни у него хорошие, добрые...»

«Добрые песни» — это про «стакан портвейна», что ли? Потому что «я никому не хочу ставить ногу на грудь» — это больше всего похоже на попытку подвести идеологическую базу под собственный «закос» от армии. Но то, что «Виктор „застрял“ в деструктивном состоянии души», — сказано, по-моему, правильно.

Кстати, я тоже никому не хочу «ставить ногу на грудь»: когда мне надо успокоить себя, я мысленно отпиливаю врагу голову или наворачиваю его кишки на нож. По-моему, безболезненно убивать можно только хороших людей, а негодяи должны мучиться, иначе смерть не будет для них достаточно устрашающим фактором. Когда меня при попытке уснуть достаёт шумом сволочь-сосед или когда сволочь-собачник не удерживает своей твари, осмеливающейся нападать на меня во время моей беговой тренировки, я мысленно расправляюсь с ними указанным выше образом. Нет, мне, конечно же, известно, что такого рода мечты при частом их повторении получают шанс сбыться.

Виктор Цой — «перестроечный» феномен: ДО ТОГО таким не давали высунуться, а ПОСЛЕ ТОГО такие стали быстро сходить с рельсов. Более мягко об этом говорят И. Кормильцев и О. Сурова в работе «Рок-поэзия в русской культуре...»:

«Контркультурный период, который с легкой руки журналистов часто называют „героическими восьмидесятыми“, длился недолго и носил скорее деструктивный, нежели созидательный характер. Режим, с которым воевал „рок на баррикадах“, оказался колоссом на глиняных ногах, пугающим призраком, который, как сказочное чудовище, испустил дух, едва на него упал первый солнечный луч. К тому моменту, когда сложилась воинствующая рок-контркультура, воевать, по сути, было уже не с кем.»

«Однако колоссальная волна деструктивной энергии, которой была заряжена поэзия контркультурного периода, не найдя себе должного применения, всю свою разрушительную силу обратила против самих поэтов. На рубеже 80 — 90-х гг. происходит серия самоубийств и странных смертей, то ли нелепо случайных, то ли закономерных (Башлачев, Цой, Майк, Чумичкин — далеко не полный список жертв этого страшного времени), у многих поэтов начинается период длительной депрессии, молчания, утраты перспективы. Распадаются или фактически перестают работать многие группы. Распускается НАУТИЛУС, после американского эксперимента Гребенщикова на некоторое время исчезает АКВАРИУМ, тяжелый внутренний кризис в начале 90-х гг. переживает Кинчев — в это время АЛИСА записывает свой самый трагический и мрачный альбом „Черная метка“, посвященный погибшему гитаристу группы Игорю Чумичкину. Депрессия и застой усугубляются тем, что рок перестает быть единственной формой молодежной культуры — именно на начало 90-х гг. приходится появление дискотечной культуры, дансовой и поп-музыки. МИРАЖ, ЛАСКОВЫЙ МАЙ, НА-НА собирают залы и стадионы, и та публика, которая слушала в Лужниках Цоя и НАУТИЛУС теперь с неменьшим удовольствием начала танцевать под ЛАСКОВЫЙ МАЙ. Рок поначалу тяжело свыкался с утратой.»