Алесь Адамович - Кузьма Чорный. Уроки творчества

Тут дети, несмотря ни на что и прежде всего,— настоящие дети. Тенденция, художественная цель как раз в том и заключалась, чтобы раскрыть со всей силой поэзию детской непосредственности, детской чистоты и искренности.

В сиротской деревенской хате жизнь пропела свою вечную песню человеческого сближения и любви. Волечка и Кастусь — дети... Но Ромео и Джульетта тоже почти что дети. От этого, от их детской чистоты еще сильней звучит та вечная песня...

Общее несчастье — война — сблизило маленькую Волечку и Кастуся. Потому что им одинаково тоскливо в большом мире, страшно снова остаться один на один с неизвестным будущим.

За всеми их хозяйственными заботами и разговора­ми — прежде всего это: у Кастуся — страх перед доро­гой в пустой, далекий мир; у Волечки — детская, но уже и женская надежда на кого-то более сильного, опытного, чем она сама. «Он спал на возу долго и вдруг проснулся и сел. Звездное небо все так же простиралось в вышине. И печаль ложилась ему на душу. Вскоре день, нужно снова ехать. Куда? Зачем.? Для чего? Ог­ромное одиночество угнетало его и душило. Он уже со­всем один. Отец с этого вечера лежал в могиле. Самым настоящим образом, почти что физически он ощущал, как тяжесть душит и гнетет его... Спасение пришло оттого, что стукнули двери сеней, и он заметил, что в одном из окон хаты горит свет. На крыльце стояла Волечка.

— Что? — сказал он так, будто имел здесь право на такой хозяйский тон.

Острая радость окутала Волечку: она не одна, тут есть человек, с которым вчера они вдвоем стали как бы великими на весь мир заговорщиками, вместе они как бы хотели отгородиться от всего света, который к каж­дому из них был таким безжалостным. Она подбежала к нему, положила руку на его колено и зашептала:

— В хате немец, должно быть, умирает. Что-то ло­почет и чего-то просит, но ни я, ни солдат догадаться не можем.

Он соскочил с воза, и она застыла в неподвижной позе ожидания. Что он будет делать в таком непривыч­ном деле? Как раз он тут должен дать совет, а не она. Очень может быть, что тут, и впервые, у нее появилась надежда женщины на помощь мужчины».

А вот маленькая хозяйка собирается кормить всех, кто собрался в ее хате: немца, солдата, разговорчивого фельдшера, ну и, конечно же, Кастуся. То, что делает она, не игра в жизнь, в крестьянское дело, а суровая необходимость сиротской жизни. Но все окрашено тро­гательной детской наивностью и беззащитностью.

«— Принеси мне сучьев,— сказала она Кастусю без какой-либо определенной интонации в голосе, и он охотно принес сучьев.

— Натолкай в печь и подожги, потому что я очень спешу».

Девочка-женщина уже почувствовала, как хочется Кастусю, чтобы у него тут было какое-нибудь дело, что­бы не выбираться сразу в чужой мир. И самой Волечке этого хочется. И она с наивной хитростью все время ищет для Кастуся хоть какое-нибудь радостное для него занятие. «Порыв тоскливой озабоченности взо­рвался в ее душе. Как стояла, она заломила руки:

— Ах, боже мой, рожь не посеяна. А осень идет себе!

— Так я тебе посею,— сказал Кастусь, встрепенув­шись, полный желания, большого, как жажда, заце­питься за какое-нибудь дело.

— А разве ты умеешь?

— Я раз овес сеял, когда отец мой болел.

...Теперь он отчетливо подумал: пока будет моло­титься и посеется, пройдет несколько дней. Какое сча­стье иметь еще несколько дней покоя!»

И вот маленькие крестьяне Волечка и Кастусь хо­зяйничают.

«— Давай в два цепа,— сказала Волечка.

— Куда ты, малая! Зачем тебе утомляться! Сколь­ко тут той работы! Смотри лучше за хатой!

Братцы мои, что же это был за тон! Можно было подумать, что он, по меньшей мере, прожил на свете лет сорок... И как этот тон был похож на тон самого Невады, отца, когда, бывало, он ласкозо приказывал ей что-нибудь.

Охваченная думами, Волечка и в самом деле пошла в хату. До самых сумерек она слышала из хаты, как ровно стучал на току цеп».

А потом они ели из одной миски, и оба не замечали, что хлеб, неумело испеченный маленькой хозяйкой, сы­рой и кислый.

Это дети, но это и крестьяне, все самое лучшее, что есть в трудовом человеке, по-детски полно и наивно прошляется и в них.

«В самом высоком месте под стрехой висел по­забытый кусочек сухой колбасы. Суковатым прутом она оторвала его от вешала и сразу примчалась в сарай.

— Слушай, хватит уже стучать цепом. Уже смер­кается. Знаешь что? Видишь? Ведь я совсем забыла, что кусок колбасы остался. На, съешь.

— А ты сама?

— Ты намолотился.