Сергей Синякин - За несколько лет до миллениума [сборник]

Оторва-век!

Заглядывая во вчера, я вижу их нынешних — морщинистого и язвительного Петьку Жукова, толстого и довольного Саню Башкина, пьяного и пугливого Ваську Попкова, рассудительного и расчетливого Саню Ерохина, всех, с кем меня сталкивала судьба, давая прожить детство. Иных уже нет. Время попробовало их на излом. Материал оказался непрочным. Из оставшихся в живых оно выкроило то, что получилось. Мы себе не нравимся. Однако мы производное нашего вчера. Мы взрослели. Медленно менялось время.

Романтика уступала место прагматизму. Никто уже не ехал на Север за туманом, туда ехали за длинным рублем. Книга превратилась в предмет роскоши, фантастика стала дефицитом. Ее продавали из-под прилавка.

Тогда я еще не понимал, как нагло и бессовестно меня обворовывали всю жизнь. Сколько книг я не прочитал вовремя! Если бы я прочитал их, то был бы совсем иным человеком — лучше, чище, добрей и, быть может, умней. Книжное изобилие свалилось на меня в конце жизни, когда поздно было меняться. Глупо меняться, да и невозможно — жизнь слепила из меня то, что она слепила.

Вот — получилось. Стакан водки могу без закуски. На мертвяков смотрю без какого-либо отвращения. Пишу то, что думаю. Это не всегда нравится. Первое не нравится моей жене, второе не по нраву разным снобам, третье не нравится никому. Писать надо, что интересно людям, а не тебе самому. Так меня однажды поучал один любитель фантастики, укоряя, что я совершенно не думаю о читателе. Он как раз прочитал «Владычицу морей». Я был с похмелья, и мне не хотелось спорить. Я соглашался. Мне и в самом деле плевать было на читателя, особенно если он такая зануда. Я его только спросил:

— Ну ты книгу дочитал?

— Да, — сказал он.

— Бросал читать?

— Нет, — сказал он. — Как сел, так за раз и прочитал.

— Так какого же?.. — взъярилось во мне похмелье. Но я тут же махнул рукой. Какая разница, а?

Нет, все-таки хорошо, что хоть в конце жизни я поездил по разным конвенциям. Узнал много хороших людей, попил с ними водки. Водка не была самоцелью, просто так складывалось, что она шла приложением к приятному общению. Очень славные люди: Вячеслав Рыбаков, Андрей Измайлов, Юра Брайдер со своим соавтором Колей Чадовичем, немного меланхоличный Кудрявцев, задумчивый Игорь Федоров, лысый и бородатый Слава Логинов, который Витман, да много кого там было.

Увидел кумира — Бориса Натановича Стругацкого. Питерский интеллигент. Приятно и восторженно было смотреть. Еще приятнее было его слушать. Жаль, что уже никогда не увижу Аркадия Натановича. Не судьба! Мне показалось, что рыцарская лихость и этакое гусарство в их произведениях исходили именно от Аркадия Натановича, Борис Натанович более спокойный и рассудительный. Потом это подтвердилось «Поиском предназначения».

Боже мой, сколько хороших писателей старательно лепили меня в детстве, даже не подозревая о моем существовании!

В детстве меня восхищали рассказы Роберта Шекли. Сподобил господь на старости лет — я Шекли увидел. В рассказах он был неистощимым оптимистом. Русский писатель для русских читателей! Через сорок лет он удивлялся, что более популярен в России, нежели у себя, где его почти забыли. Милый Роберт, а для кого ты, черт побери, писал? Только не для сытого американца. Он слишком быстро забывает то, что совсем недавно составляло его жизнь. Шекли имел русские корни, недаром в старости он оказался очень похож на бича. Кстати, слово бич чисто русского происхождения, служит для сокращенного обозначения бывшего интеллигентного человека. При встрече Шекли мне показался похожим на русского мужика, поднявшегося из теплотрассы, ставшей его домом. Не зря поднялся — наверху его ждало много дел.

Еще я видел знаменитого Пола Андерсена. Он ходил по гостинице с гордым видом. Был он сухой и прямой, кожа на лице желто сползала складками к подбородку. Рядом ходила его жена, немного похожая на пухлую наседку, которой уже не нести яйца. Один из моих любимых авторов! Было немного грустно на него смотреть. Человек не должен стать старше самого себя. В противном случае будешь похожим на кадавра. Еще тоскливее было заглядывать в зеркало. Смотреть в зеркало было совсем неинтересно. Я знал, что я там увижу!

И другой пример — на сцене появился Вадим Шефнер, чтобы получить «Палладина фантастики». Случилось это в две тысячи первом. Тело его было старческим, он с трудом стоял, покачивался, и его поддерживал актер Жуков, который ежегодно традиционно вел конвенции «Странника». Но какая ясная голова была у Вадима Шефнера, какой голос! Я понял, что умру раньше. У меня никогда не было жажды жизни, которая просматривалась у Шефнера. В тот день он был лучшим. Все остальные призеры отставали от него на шаг. В его возрасте это означало — навсегда. Да и вообще он был хорошим прозаиком и ехидным поэтом. Жил где-то в глубине его души вечный ребенок. Его существование подтверждалось интонациями «Девушки у обрыва», «Скромного гения» и его стихами, которые я помнил великое множество. Говорят, что ему очень досадил великий мэтр А. Казанцев, и в наказание Вадим Шефнер наклеил его фотографию внутрь унитаза. А чтоб не зазнавался и не плевался во все стороны! Говорят, Казанцев стучал.