Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Кара оказалась предельно мягкой, но, тем не менее, с той поры начал выковываться легендарный образ Пушкина, мужественного борца за свободу и великомученика.

Вскоре после прибытия к месту службы на юге опальный поэт простудился и слег в жестокой лихорадке. Но не прошло и двух недель, как захворавший Пушкин отбывает из Екатеринослава, заручившись дозволением начальства, и отправляется с семейством Раевских на Кавказские минеральные воды для поправки здоровья.

Царская опала обернулась роскошным отдыхом в черноморских субтропиках. Лишь 21 сентября 1820 г. Пушкин прибывает из Симферополя к месту службы, в Кишинев. Позади остались Кавказ и Крым, которые он объездил с Раевскими.

О своих впечатлениях он сообщает брату в пространном письме от 24 сентября: «Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался — счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение — горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского» (XIII, 19).

Вместо сибирской каторги поэт получил четырехмесячный блаженный летний отпуск, вдобавок подоспел гонорар за публикацию его первой поэмы, «Руслана и Людмилы». Еще в мае Жуковский вручил отцу поэта тысячу целковых, а тот переслал их начальнику сына, генерал-лейтенанту И. Н. Инзову 37. Неплохое подспорье для юноши с должностным окладом семьсот рублей ассигнациями в год.

А главное, благодаря Раевским Пушкин впервые прочитал Байрона, правда, пока в плохоньком французском переводе. Великий английский поэт сразу станет его образцом для подражания, из-под пера хлынут романтические поэмы. Еще летом, в Пятигорске он начал писать «Кавказского пленника».

Но, увы, столь счастливо начавшееся пребывание Пушкина в южных краях оказалось впоследствии омрачено глубоким и тяжелым духовным кризисом. Вскоре наступает радикальный перелом в его мировоззрении и творчестве.

Между тем пушкиноведы поминают этот важнейший период в жизни поэта редко, с явной неохотой и говорят о нем как-то вскользь, обиняками. А то и вовсе замалчивают — например, В. В. Розанов утверждает: «Биография его удивительно цельна и едина: никаких чрезвычайных переломов в развитии мы в нем не наблюдаем» 38. Явственно просвечивает нехитрая подкладка этой фразы: такое совершенство, как личность Пушкина, вообще не может испытывать кризисов.

Но шила в мешке не утаишь. Даже предельно официозный литературовед В. Я. Кирпотин отмечает, что на юге Пушкин испытал «жестокие политические разочарования» и начал склоняться к заключениию, «что массы еще не созрели для свободы, что реакция намного сильнее революции» 39.

Также и В. С. Непомнящий указывает на «переломный период» 1822–1823 гг., когда Пушкин пишет стихи, «исполненные мрачного скепсиса» и «раздумий о тайнах человеческой судьбы и путей истории» 40.

С. М. Бонди, посвятивший анализу пушкинского кризиса обширную работу, «Рождение реализма в творчестве Пушкина», усматривает в происшедшем «переход на новую ступень», к реализму, который «сопровождался не длительным, но в высшей степени тяжелым и мучительным кризисом» 41.

Итак, Пушкин переживает тяжелый, всеобъемлющий кризис мировоззрения. Не будет преувеличением сказать, что происшедший в Кишиневе перелом глубоко сказался на всей его жизни и творчестве.

Объясняя причины кризиса, исследователи делают главный акцент на тогдашней политической обстановке в Европе и России. Кажется, впервые такую трактовку предложил еще в дореволюционное время Н. О. Лернер: «революционные движения уже не возбуждали в Пушкине, на глазах которого происходило крушение революции в Германии, Австрии, Испании, Неаполе (см. стих. „Недвижный страж дремал“) прежнего пламенного сочувствия» 42.

Эту версию охотно перепевали советские пушкинисты (В. Я. Кирпотин, Л. П. Гроссман и другие), когда им все-таки приходилось поминать кишиневский кризис. Например, С. М. Бонди указывает на то, что «волна революционных движений на Западе довольно скоро начала спадать», и в России также «резко усилилась реакция» 43. А пылкий опальный поэт, по мнению С. М. Бонди, слишком близко принял все это к сердцу: «На Пушкина эти неудачи революции, казавшейся ему неизбежной и, несомненно, победоносной, произвели сильнейшее впечатление. Чем незыблемее у него была уверенность в успехе восстаний, в близком освобождении русского народа от гнета самодержавия и крепостного права, тем сильнее переживал он разочарование вследствие наступившей и все усиливающейся реакции» 44.