Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Тургенев изобразил таких читателей в рассказе «Гамлет Щигровского уезда». Там выведены Войницын, «игравший столбняка» на всех экзаменах; Кирила Се­менович, который даже чужую мысль вы­говорить не умел; князь Козельский, глу­пый, «как пара купеческих лошадей»; тол­стяк, до того лишенный способности сооб­раженья, «особенно утром, до чаю, или тотчас после обеда, что ему скажешь: здравствуйте, а он отвечает: чего-с?»; и сановник, почитавший всех молодых дура­ками.

В том же рассказе изображен помещик другого склада, образованный и неглупый, отрекомендовавшийся Гамлетом Щигровско­го уезда. Перед ним два пути: либо тянуть лямку бездумного, растительного существо­вания, либо по примеру окружающих лов­качей выбиваться в «оригиналы» — в бол­туны, подлецы, взяточники. Он не прини­мает ни того, ни другого. Он совестлив и не приемлет «благодушия». И смириться не может. «Духом-то я уже давно смирился, да голове моей все еще не хотелось на­гнуться»,— исповедуется он ночью Тургене­ву. Это неполное смирение и неспособность к действию вместе с презрением к себе вызывают в нем злобу на силы, исковер­кавшие его жизнь, и страх перед этими си­лами. Щигровскому Гамлету остается лишь тайно иронизировать над собой и над окру­жающими. Он говорит: «Я даже не позво­лял самому себе думать, что я предаюсь горькому удовольствию иронии... Помилуй­те, что за ирония в одиночку. Вот-с как я поступал несколько лет сряду и как посту­паю еще до сих пор...

— Однако это ни на что не похоже,— проворчал из соседней комнаты заспанный голос г. Кантагрюхина,— какой там дурак вздумал ночью разговаривать?

Рассказчик проворно нырнул под одеяло и, робко выглядывая, погрозил мне паль­цем.

— Тс... тс... — прошептал он и, словно из­виняясь и кланяясь в направлении кантагрюхинского голоса, почтительно промол­вил: — Слушаю-с, слушаю-с, извините-с... Ему позволительно спать, ему следует спать,— продолжал он снова шепотом, — ему должно набраться новых сил, ну хоть бы для того, чтобы с тем же удовольстви­ем покушать завтра. Мы не имеем права его беспокоить. Притом же я, кажется, вам все сказал что хотел; вероятно, и вам хо­чется спать. Желаю вам доброй ночи».

Последняя фраза исповеди чем-то напо­минает обрывающее повествование кон­цовки «Записок охотника».

Рассказ «Гамлет Щигровского уезда» играет важную роль в «Записках». Вчитав­шись в него, понимаешь не только затаен­ный смысл тургеневских концовок, но и противоречивые чувства, одолевшие Турге­нева в те годы: сознание преступности кре­постного права и угрызения совести за не­способность решительно порвать с привыч­ками и привилегиями барства.

Среди персонажей рассказа «Певцы» особенное любопытство вызывает фигура, которую Тургенев сперва назвал Дикарем, а в окончательном варианте стал именовать Диким-Барином.

И. Новиков в своей работе о «Записках охотника» замечает, «Дикий-Барин от­нюдь им не выдуман, не соткан в один собирательный тип из нескольких встречав­шихся ему в жизни людей, а персонально существует именно таковым, как он изобра­жен. Это делает фигуру Дикого-Барина еще более «убедительной», данной как бы «курсивом», в чем автор, очевидно, был весьма заинтересован».

«В этом человеке было много загадочно­го,— пишет Тургенев,— казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нем, как бы зная, что, раз поднявшись, что, сорвавшись раз на волю, они должны раз­рушить и себя и все, до чего ни коснутся; и я жестоко ошибаюсь, если в жизни этого человека не случилось уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не дер­жал теперь самого себя в ежовых рукави­цах».

Сама эта недосказанность выразительна. Наверное, Дикий-Барин учинил что-то враж­дебное традициям помещичьего строя и ему за это крепко досталось.

И все же не стоит, по-моему, искать в его прошлом и черты, сближающие его со Стенькой Разиным или с Пугачевым (хотя бы пушкинским). Тогда бы он не судил пев­цов в сельце Колотовке, а находился бы в Александровском централе, а то и еще по­дальше. Для критика «Москвитянина» это существо «совершенно непонятно и вышло как-то неудачно таинственно».

Очевидно, Дикий-Барин употребил свой нрав и природное благородство на защиту безгласного крепостного крестьянства. Но его порыв был сломлен силой еще более дикой, настолько дикой, что Дикий-Барин вынужден был бежать из родного уезда. Он бежал не от закона. Он бежал от без­законной, но от этого еще более ужасной мести помещичьего стоглавого чудища.