Дмитрий Герасимов - Поворот к язычеству. Собрание философских сочинений (2012—2016)

Современное обращение в будущее, никак не связывающее себя с военными трофеями и завоеваниями прошлого, а даже, напротив, не видя в них никакой выгоды для себя, кроме вреда, прямо противопоставляющее себя им, ориентировано в большей степени на обретение «культурной идентичности» и экономическое раскрепощение через достижение политического равноправия. Русский патриотизм – это «футуризм», борьба не за возврат или компенсацию, а за обретение, за само право быть, что роднит его не с германским нацизмом или итальянским фашизмом, а с Индийским национальным конгрессом и Движением за гражданские права, против расовой дискриминации в ЮАР и Северной Америке. Действительно адекватная задача, стоящая перед русским патриотизмом – не вернуть (то, чего никогда не было), а впервые обрести (и удержать) собственные политические позиции. Реалии же современной политики, включающие в себя тотальную практику ограничения любых (не только политических) прав и свобод, в том числе по национальному признаку, таковы, что неизбежно толкают русский патриотизм последовать примеру ИНК, в 20-х гг. ХХ в. перешедшему от лояльной оппозиции колониальному режиму к активной борьбе за национальную независимость. Причем руководствуясь именно принципами «гандизма», важнейшим из которых был принцип достижения независимости мирными, ненасильственными средствами, путём вовлечения в борьбу широких народных масс (Сатьяграха).

При всей кажущейся радикальности сравнение русского патриотизма с ИНК или АНК дает четкие политические ориентиры, а также методы и средства достижения политического равноправия в условиях господствующей политики ограничений, прямо перерастающие в общее движение за демократию. Напротив, любые призывы к «войне», к охоте на мигрантов, гостей с юга, представителей меньшинств, организация полувоенных «летних лагерей», «школ ножевого боя», обучение психологическим и техническим приемам полукриминальной гопоты объективно играют на стороне политики ограничений, воспроизводя и радикализируя ее же методы. В случае гипотетической победы такие методы приведут к возникновению политической структуры, еще менее демократической, чем есть сейчас, являясь, по сути, скрытым выражением ее более зловещих устремлений. Одним словом, борьба с политикой ограничений ее же средствами крайне неэффективна. В интересах русской самоорганизации не повышать градус насилия в обществе, а наоборот, снижать его. Лишь непонимание данных обстоятельств, как и встречная заинтересованность отдельных институтов власти в любых насильственных действиях со стороны оппозиции как оправдании дальнейшего ужесточения собственной политики в деле сворачивания остатков демократии, ведет к навязанному политическими провокаторами и авантюристами имиджевому превращению исконно демократического по своей сути движения «цветов и девичьих улыбок» в маргинальную секту «кованных башмаков и бритых затылков», с окончательной перспективой превращения русских в своего рода палестинцев, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Между тем, соединять русский патриотизм с насилием, ксенофобией, расизмом нет не только никаких культурно-исторических, но также сущностных оснований (в отличие, к примеру, от классового интернационализма, известного своей кровожадностью). Обнаруживаемая в истории обусловленность связи патриотизма с насилием исключительно обстоятельствами времени, места и культуры вскрывает его сущность как движения, глубоко чуждого насилию в принципе . Как из любви к своей жене и своим детям не следует ненависти к другим женщинам и чужим детям, так из патриотизма не следует ни ксенофобии, ни расизма. Будучи подлинным основанием демократии, патриотизм как «любовь к своему», как прирожденное «состояние идентичности» не просто не является насилием – он органически противится насилию, апеллируя к глубоко внутренним смысложизненным и ценностным ориентирам каждой личности. Те же, которые прибегают к насилию, называя его «патриотизмом», еще не являются патриотами, поскольку этим они доказывают, что на самом деле не верят в силу соединяющей людей идентичности и ее способность обходиться без насилия. Постоянная акцентуация внешнего насилия также говорит о возможной врожденной склонности к садизму.

Очевидно, что чем больше в обществе «любви к своему», тем меньше в нем обнаруживается необходимость во внешнем давлении и принуждении к единству. Ориентация же на палку и окрик, напротив, приводит к устранению патриотизма, чье место занимает страх. Именно внутренняя, сущностная потребность патриотизма в свободном развитии создает предпосылки для возникновения и развития любых демократических институтов, включая свободу слова, совести, экономическую самостоятельность. Поэтому естественная борьба патриотизма за демократию в итоге эксплицируется в борьбу с любым насилием в обществе, а также теми комплексами и страхами, которые его порождают, включая патологический страх перед «чужаками», «инородцами», «иноверцами», думающими иначе. В конечном счете, любая деспотия со всеми ее «незыблемыми» политическими институтами есть воплощенные наши страхи, наши собственные застарелые комплексы, взращенные тысячелетним рабством, наши внутренние слабость, ленность, нежелание править собой самим, наша непатриотичность.