Андрей Углицких - «От аза до ижицы…». Литературоведение, литературная критика, эссеистика, очеркистика, публицистика (1997—2017)

Творчество писателя никогда не выказывало удовлетворение царившими в царской России порядками. В первом опубликованном стихотворении «Деревенский нищий», например, автор почти обреченно заключает: «Грустно видеть, как много страданья и тоски и нужды на Руси!» Та же мысль, но еще более развернутая, выпуклая, выстраданная, – пятью годами позже, в «России» (1891): «Они глумятся над тобою / они, о родина, корят / тебя твоею простотою / убогим видом чёрных хат».

Судьба, по – свойски распоряжаясь многочисленными талантами Ивана Алексеевича, в свою очередь, не очень – то баловала потомственного мелкопоместного воронежского дворянина, хотя биография писателя формально выглядит весьма и весьма респектабельно. Рано начав печататься, он сразу же привлек к себе внимание читающей России и как вдумчивый, немногословный «бархатный» рассказчик, и как обладатель уникальной, щемящей – точной поэтической интонации.

Главная проблематика разножанровых и разноплановых произведений Ивана Алексеевича – сложный духовный мир человека в конкретике жизненных коллизий, нелёгкая людская доля («Антоновские яблоки», «Сосны», «Новая дорога», «Чернозём», повесть «Деревня», сборники стихотворений «Под открытым небом», «Листопад»).

Но только в «Окаянных днях», пожалуй, впервые, внове в творчестве Бунина столь отчётливо, столь зримо, так очевидно, появляется тема ответственности, ответственности народа перед своей страной, перед совестью в условиях смуты и безвременья. На наших глазах происходит болезненный психологический надлом, размываются и рушатся самые основы либерально – народнического мировозрения; наступает разочарование в народе, «деидеализация» его. «Толпа, заполняющая теперь улицы, невыносима физически, я устал от этой скотской толпы до изнеможения… …Как распоясалась деревня в прошлом году, летом, как жутко было жить на Васильевском!.. А в мае, июне по улицам было страшно пройти, каждую ночь то там, то здесь красное зарево пожара на чёрном горизонте. У нас зажгли однажды на рассвете гумно и, сбежавшись всей деревней, орали, что это мы сами зажгли, чтобы сжечь деревню».

Есть высказывания и похлеще. Чего, например, стоит одна только дневниковая запись от 25 февраля («лица у женщин чувашские, мордовские…»).

В этом отношении наша Мария Ивановна безусловно права – это уже «другой» Бунин, но это уже и «другая» Россия! Всё смешалось, по прихоти обстоятельств, в российском доме – «угнетатели» в одночасье стали угнетёнными, «гонимые» – «хозяевами жизни».

«Кончился этот проклятый год. Но что же дальше? Может быть, ещё более ужасное. Даже наверное так» – отстранено, холодновато – спокойно начинает Иван Алексеевич свой дневник.

В Москве, в нетопленом со святок доме на Поварской, под доносящиеся с улицы то хрусткие винтовочные выстрелы, то дребезжащее тарахтение грузовиков с матроснёй, под пьяный гвалт «победившего народа» начинается повесть окаянных лет. Наверное, в осажденных врагами древнерусских монастырях, в иночьих кельях, при свете затепленных свечей, прислушиваясь к гулу стремительно приближающейся сечи, вскрикам погибающих, лязгу оружия, грохоту и треску уже высаживаемых дверей, вот так же, бесстрастно – аккуратно работали летописцы, не зная, прочтут ли их когда – нибудь потомки, воздадут ли сторицей.

«Дневник – подённые записки, журнал во всех значениях, повременное издание… …срочник». «Летописец, летописатель – записывающий события современные, составитель летописи… …писатель, историк, описывающий людские события настоящего и прошлого времени…» – определяет В. И. Даль.

Дневниковая литература. Безответная ли ты золушка, терпеливо ждущая заветной туфельки признания со стороны привередливых литературоведов или же просто пресловутая машина времени с помощью которой возможно, не вставая с послеобеденного дивана, перенестись в далёкое?

В былые времена дневниковая культура произрастала на российских почвах повсеместно. Не было, наверное, ни одной мало – мальски интеллигентной великоимперской семьи, в которой бы не вели собственное бытописание: делились об увиденном, прочитанном, давали оценки происходящему, поверяли сердечные тайны. В большим вероятием можно считать, что вся русская литература вышла из потрёпанных, потаённых записных книжечек в коленкоровых «гимнастических» переплётах, исписанных аккуратными и не очень почерками, с наивными вензелями на концах слов и без таковых.