Вечером того же дня к профессору наведается совсем иная публика. «Их было сразу четверо. Все молодые люди и все одеты очень скромно». Филипп Филиппович «стоял у письменного стола и смотрел на вошедших, как полководец на врагов. Ноздри его ястребиного носа раздувались». Общается он с новыми посетителями качественно иначе, чем со своими пациентами.
Перебивает, не давая людям слова сказать.
– Мы к вам, профессор… вот по какому делу… – заговорил человек, впоследствии оказавшийся Швондером.
– Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду… во-первых, вы простудитесь, а, во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские, – увещевает воспитаннейший господин тех, у кого нет не только персидских ковров, но даже калош.
Унижает вошедшего «блондина в папахе».
– Вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, – внушительно сказал Филипп Филиппович.
В ответ на попытку Швондера изложить суть дела напрочь игнорирует говорящего:
– Боже, пропал калабуховский дом… что же теперь будет с паровым отоплением?
– Вы издеваетесь, профессор Преображенский?
Вне всякого сомнения – издевается, глумится, куражится.
Требует разъяснить ему цель посещения:
– По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать, – а сам только затягивает разговор.
Наконец, вызывает ответную реакцию, поскольку следующую реплику Швондер произносит уже «с ненавистью»:
– Мы, управление дома… пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома…
Здесь интеллигентнейший профессор указывает «пришельцам» на неграмотное построение фразы.
– Кто на ком стоял? – крикнул Филипп Филиппович, – потрудитесь излагать ваши мысли яснее.
– Вопрос стоял об уплотнении.
– Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением 12 сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений?
Швондер в курсе, но пытается урезонить Преображенского:
– Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. … И от смотровой также.
Взбешенный доктор звонит своему высокопоставленному советскому покровителю Петру Александровичу и доносит до него сложившуюся ситуацию следующим образом:
– Сейчас ко мне вошли четверо, из них одна женщина, переодетая мужчиной, и двое вооруженных револьверами и терроризировали меня в квартире с целью отнять часть ее.
Совработник, судя по разговору, не шибко верит эскулапу, получившему в свое время железную «охранную грамоту», на что тот разражается следующим пассажем:
– Извините… У меня нет возможности повторить все, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц.
Если у вошедших и есть оружие (автор ничего о нем не говорит), то они профессору им не угрожают, разве что «взволнованный Швондер» обещает «подать жалобу в высшие инстанции». Никто Преображенского не терроризирует и не собирается отнимать часть квартиры. Ему всего-навсего предлагают – по собственной воле – отказаться от пары комнат. Иными словами, ничего особенного не происходит. Доктор вполне мог своими силами отбиться от визитеров, однако он предпочитает подлить масла в огонь. При этом профессор начинает и заканчивает свою «апелляцию» чем-то вроде откровенного шантажа:
– Петр Александрович, ваша операция отменяется. … Равно, как и все остальные операции. Вот почему: я прекращаю работу в Москве и вообще в России… Они… поставили меня в необходимость оперировать вас там, где я до сих пор резал кроликов. В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать. Поэтому я прекращаю деятельность, закрываю квартиру и уезжаю в Сочи. Ключи могу передать Швондеру. Пусть он оперирует.
Подобного фортеля не ожидает даже видавший виды председатель домкома:
– Позвольте, профессор… вы извратили наши слова.
– Попрошу вас не употреблять таких выражений, – срезает его Преображенский и передает трубку с Петром Александровичем на проводе.
Швондер получает крепкую нахлобучку от высоко сидящего начальства и, сгорая от стыда, произносит:
– Это какой-то позор!
«Как оплевал! Ну и парень!» – восхищается пес.
Пытаясь сохранить хоть какое-то лицо, «женщина, переодетая мужчиной», «как заведующий культотделом дома…» ( – За-ве-дующая, – тут же поправляет ее образованнейший Филипп Филиппович) предлагает ему «взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука». Профессор не берет. Детям Германии он сочувствует (это неправда), денег ему не жалко (это правда), но…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу