Сухбат Афлатуни - Дождь в разрезе (сборник эссе)

Легкая и блестящая игра — не только со словом «фуникулер», но и с ненавязчиво инкрустированной во вторую строку окуджавовским: «Горит и кружится планета». Удивительно точная, почти осязаемая (точнее, обоняемая) картинка.

Эта замечательная соль немного искупает лишнее, хотя и остроумное расчленение поплавка на слоги. Впрочем, с каждой новой книгой Кабанова таких словесных шарад все меньше. Эволюционирует и стиль, не теряя своей узнаваемости. Жесткая форма перемежается верлибром, дольником…

Пару слов об обложке. На первый взгляд — тарелочка с куском торта и именинной свечкой. Вглядываешься — не торт, а кусок сала с прожилками. Еще смотришь — начинает видеться холмик с поминальной свечой. Снова смотришь: ерунда, именинный торт, присыпанный мелкими цукерками… Хорошая обложечка.

Так и стихи Кабанова. При всей ясности и вроде бы рассчитанности на «разовый эффект» — многозначные, многослойные, непредсказуемые при каждом новом прочтении.

Так и нужно: «Стихи — непредсказуемы», как пишет герой следующего очерка, Аркадий Штыпель.

Аркадий Штыпель. Вот слова. М.: «Русский Гулливер» /

Центр современной литературы, 2011. — 124 с.

(Поэтическая серия «Русского Гулливера»).

Тираж 300 экз.

Если стиль у Кабанова — это игра с метафорой, то у Штыпеля — со случайными (как бы) словами, камушками, ерундой.

Стиль Кабанова растет из детского стремления истолковать по-своему каждое необычное слово. «Фуникулер» от слова «фу». «Линза» от имени «Лиза».

Стиль Штыпеля — из детского же придавания обычным словам необычного, щекочущего смысла.

Нимвр о д, точнее Н и мврод, — один из ближайших потомков Адама. Живший в те времена, когда многие вещи еще не имели названий. А названия — еще не приклеились окончательно к вещам.

«Бездонно имя всякой божьей твари / и прозвище любой насущной вещи…»

Эти строчки даже точнее передают нерв стихов Штыпеля, чем трехстрочие «Вот слова: / их значения / не имеют значения», первая строка которого стала заглавием книги. Хотя, если учесть, что это — парафраз лермонтовского «Есть речи — значенье / Темно иль ничтожно…», то все встает на свои места. Речь о значении обыденном, привычном.

Стихи Штыпеля — волшебная копилка «незначительных», онтологически униженных слов, фраз, строчек.

Масла, моторы. Грязный снег. Обрывки фраз, затертых цитаток, воспоминаний.

В этом же ряду, с этими нищими духом, то бишь смыслом, предметами, и россыпи уменьшительных суффиксов.

«Седенькие речки». «Веселенький шлягер». «Хоронили бабочек птичек». «Все б огонечек цвел…» «Человечек умирает…»

Не знаю, у кого из современных поэтов в стихах столько же уменьшительности и ласкательности.

Порой этих сирых и убогих слов (словечек) — с перебором. Что, даже чудесно ритмизованные, оркестрованные, стакнутые в парадоксальных сочетаниях, они еще недородились. Скорее музыка, чем слово.

Штыпель называет это «стихами для голоса». Хотя — какие стихи, если они стихи, а не буквы, — не для голоса? Даже при чтении глазами. Штыпель это понимает прекрасно. «…Артикуляция, напряжение органов речи, возникающее даже при мысленном чтении, составляют физиологическую основу нашего стихового восприятия», — читаем в одном из его коротких эссе, там же, в сборнике.

Одного голоса мало, хотелось бы побольше логоса, пусть даже в «ку-ку / с вмятиной на боку».