Юрий Воробьевский - Неизвестный Булгаков. На свидании с сатаной

Иными словами, Мастер и «Удивительный Мастер» — соавторы. Но как они сотрудничали? Помните выход прокуратора Иудеи Понтия Пилата? Помните весь предгрозовой Иерусалим? «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана».

Порой кажется, что такое невозможно вообразить, это действительно надо было увидеть воочию одному из соавторов (Гегелевскому «мировому духу»? Ангелу Смерти?). Таланту другого оставалось лишь выразительно описать пересказанное.

Может быть, я субъективен? Наверно. Ведь и нарочито субъективный Розанов писал такое: «Как хотите, нельзя отделаться от впечатления, что Гоголь уж слишком по-родственному, а не по-авторски только знал батюшку Катерины (колдуна из рассказа «Страшная месть». — Ю.В. ), как и Лермонтов решительно не мог бы только о литературном сюжете написать этих положительно рыдающих строк… Это слишком субъективно, слишком автобиографично. Это — было, а не выдумано. Быль эту своей биографии Лермонтов выразил в «Демоне» (Курганов Е., Мондри Г. Розанов и евреи, СПб., 2000).

Сам же Гоголь в рассказе «Портрет» (редакция 1835 года) вкладывает в уста монаха такие слова: «Дивись, сын мой, ужасающему могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника».

Игумен N в книге «Об одном древнем страхе» так описывает подобное сотрудничество: «Чаще всего контакт осуществляется в виде мысленного внушения, которое может ясно сознаваться человеком именно как внушение извне, то есть как способ получения мысленной информации от другой личности. Этим способом колдуну-контактеру сообщаются неизвестные ему факты или даются наставления о дальнейших его действиях. Подобный контакт, но в патологической форме, психиатры называют ментизмом». О том же говорит и святоотеческий опыт, выраженный в словах св. Иоанна Кассиана: бесы помогают человеку говорить то, чего он сам не знает и знать не может.

В этом контексте оценка булгаковского творчества, данная профессором Михаилом Дунаевым, представляется гораздо более убедительной, чем эмоциональный вскрик диакона Андрея Кураева: «Не надо позорить русскую литературу и отождествлять позицию Булгакова и позицию Воланда. Если считать, что через Воланда Булгаков выразил именно свои мысли о Христе и Евангелии, то вывод придется сделать слишком страшный. Если уж великий русский писатель сделал сатану положительным и творческим образом в своем романе — значит, Русская Литература кончилась».

Нет, слава Богу, не кончилась. И давайте говорить по существу. Профессор Дунаев справедливо отмечает: кульминацией романа является сатанинский бал. Это литературное описание черной мессы, в ходе которой должны читаться «молитвы наоборот», «библия наоборот». Так что «роман, созданный Мастером, становится ни чем иным, как евангелием от сатаны, искусно введенным в композиционную структуру произведения об анти-литургии».

Вот какое задание инфернального мира отрабатывал Михаил Афанасьевич!

Кстати, помните, как Мастер в грязной корзине с бельем обнаружил облигацию, которую ему дали на прежнем месте работы, в музее?! По мирским меркам, облигация оказалась выигрышной! Деньги предоставили возможность свободно работать. Написать прелестный роман о Понтии Пилате. Что это за деньги? Уж не 30 ли сребреников, включая накрученные за века проценты?! Но тогда речь идет о предательстве Спасителя?!

Иудейская традиция, похоже, влезла в русскую культуру именно так — через ментизм.

Вот Владимир Соловьев. Человек, скажем к слову, не без странностей. Мало того, что любил хватануть без меры шампанского, но еще, говоря современным языком, был токсикоманом. Нюхал скипидар. Вошел в историю как религиозный философ, но в храм не ходил. Мережковский поражался: «Всю жизнь только и делал, что звал в церковь… а сам не шел… Да что это значит? Не объяснит ли критика? Но критика только широко раскрывает глаза от удивления, как добрая старая мама». Впрочем, что тут объяснять? Сам Соловьев в письме Величко писал: «Я прожил у Вас несколько недель великого поста, и мы с Вами правил поста не соблюдали и в церковь не ходили и ничего в этом дурного не было, так как все это не для нас писано, и всякий это понимает». Откровенно.