Лео Яковлев: Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

А теперь представим себе, что было бы с тем, что насочинял за свою недолгую, но насыщенную журналистскую жизнь Голядкин-младший, если бы его публицистику не заслонял от забвения гений Голядкина-старшего? Публицистическое наследие Голядкина-младшего находилось бы в этом случае там же, где пребывает журналистская писанина Буренина, Мещерского, Суворина и прочих «властителей дум» теперь уже далекого прошлого, среди которых были и такие, чей публицистический талант не уступал нашему Голядкину-младшему (тот же Суворин, например, да и Буренин, о котором говорили, что он мог бы стать гордостью русской литературы, а стал ее позором). Гений же Голядкина-старшего подарил публицистике Голядкина-младшего незаслуженную ею вечность и многотомное воспроизведение ее век спустя, но, увы, не смог сделать ее полезной людям. И напрасно литературоведы-лакировщики стараются теперь объяснить, что «думал» и что «имел в виду» в своих журналистских бреднях и записях «для себя» этот Голядкин-младший. Вряд ли он вообще о чем-нибудь думал, ибо, если б думал, то не написал бы так, как написал.

Ну, а если уж и говорить о пророках, то истинным был столь нелюбимый Достоевским Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, сумевший в одной небольшой книге («История одного города») сконцентрировать прошлое, настоящее и будущее своей страны. При этом некоторые предсказания Щедрина поражают своей мистической точностью. Так, например, попытка современных глупово-непреклонских градоначальников засыпать хотя бы часть Керченского пролива воспроизводит, по сути дела, борьбу Угрюм-Бурчеева с Рекой и воскрешает в памяти бессмертные слова мудреца об опасности, исходящей от деятельных идиотов, наделенных властью. Впрочем, учитывая современные не только российские, но и международные — северокорейские, кубинские, белорусские, иранские, венесуэльские, ливийские и другие реалии, можно сказать, что предупреждения Щедрина сегодня имеют мировое значение. Но было сказано: «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем», где сердца людей открыты лжепророчествам, а истинных пророков побивают камнями. В чужих отечествах, правда, тоже иногда оставляют пророков без чести, рисуя на них карикатуры.

В заключение я хочу обратить внимание читателей на то, что эта книга не является литературоведческим трудом и в ней не соблюдены требования, обычно предъявляемые к научным публикациям: в ней нет ссылок на источники цитирования, традиционного «перечня использованной литературы», именного и «предметного» указателя и даже примечаний почти что нет. Однако это не означает, что автор был небрежен в отношении фактов и дат: я старался быть предельно точным в пределах возможного, а любой сомнительный факт подвергал дополнительным исследованиям, поскольку отклонения от правды есть неуважение к читателю (слово «истина» здесь неприменимо, так как абсолютная истина недоступна смертным — ею владеет Всевышний, и она является одним из Его имен).

Мне, например, было очень неприятно, когда я в работе над разделом «Ставрогинский грех», роясь в различных версиях-интерпретациях явления «Лолиты», вдруг наткнулся на такую фразу: «В тюремной психиатрической больнице он [Гумберт] пишет свою исповедь и умирает, дописав ее. Лолита умирает еще раньше, от родов…» Мне казалось, что любой даже не почитатель, а просто читатель Набокова должен был бы заметить на первой странице романа дату смерти Гумберта Гумберта (16 ноября 1952 г.), а на второй — дату смерти Лолиты (25 декабря 1952 г.) и осознать, что сорок дней, разделяющих эти даты, имеют символическое значение. Но оказалось, что ни автор роскошного издания «Мир и дар Владимира Набокова» Борис Носик, ни те упомянутые автором тридцать шесть его консультантов (и среди них уважаемые профессора Ж. Нива, Н. Струве и А. Пятигорский), ни в Би-Би-Си, транслировавшей эту книгу, не заметили ни этой символики, ни самих дат, указанных Набоковым.

Подготавливая эту свою книгу к печати, я опасался «строгих» читателей, которые, как известно, сильно переживают не только, когда им сообщают неприятные подробности из жизни их кумиров, но даже и тогда, когда об этих кумирах говорят обыденным тоном без должного пиетета и придыхания. При этом я, конечно, вспоминал, как такими читателями в штатском было принято весьма талантливое сочинение Андрея Синявского «Прогулки с Пушкиным». Однако когда в ноябрьском номере одного из московских «толстых» журналов за 2005 год я прочитал детальное, со знанием дела, описание того, как женщина по имени Анна, очень похожая на Анну Андреевну Ахматову, вместо приветствия и без предварительных слов исполняла оральный секс так, что ее высокий лоб то вжимался в поджарый живот заглянувшего к ней на огонек мужчины, то отстранялся от него, я понял, что времена еще раз переменились, и мой текст в эти новые времена будет даже выглядеть несколько старомодным. Ведь, в конце концов, это всего лишь трезвые заметки человека о человеке без обожествления предмета этих заметок и без какой-либо ненависти, заметки человека, старшего по возрасту, тяжело больного, прожившего не менее трудную жизнь, чем объект его исследования, со многими потерями и душевными муками и с немногими скромными радостями, заработавшего этой жизнью и своей судьбой право никого не обожествлять, кроме Всевышнего, до Которого Федору Михайловичу Достоевскому, надо сказать, очень и очень далеко, да и в пророки Его он так и не вышел.