Сочинение Пушкина — это прежде всего явление стиля, и с высоты именно этого цветущего края я окидываю взором описанные в нем просторы деревенской Аркадии, змеиную переливчатость заимствованных ручьев, мельчайшие рои снежинок, заключенные в шарообразном кристалле, и пестрые литературные пародии на разных уровнях, сливающиеся в тающем пространстве Перед нами вовсе не «картина русской жизни», в лучшем случае, это картина, изображающая небольшую группу русских людей, живущих во втором десятилетии XIX в., имеющих черты сходства с более очевидными персонажами западноевропейских романов и помещенных в стилизованную Россию, которая тут же развалится, если убрать французские подпорки и если французские переписчики английских и немецких авторов перестанут подсказывать слова говорящим по-русски героям и героиням. Парадоксально, но, с точки зрения переводчика, единственным существенным русским элементом романа является именно эта речь, язык Пушкина, набегающий волнами и прорывающийся сквозь стихотворную мелодию, подобной которой еще не знала Россия Лучшее, что мне оставалось, это описать в некоторых своих комментариях отдельные отрывки оригинального текста. Надеюсь, что мои читатели захотят выучить язык Пушкина и вновь перечесть ЕО уже без этого подстрочника. В искусстве, как и в науке, наслаждение кроется лишь в ощущении деталей, поэтому именно на деталях я попытался заострить внимание читателя. Хочу повторить, что если эти детали не будут как следует усвоены и закреплены в памяти, все «общие идеи» (которые так легко приобретаются и так выгодно перепродаются) неизбежно останутся всего лишь истертыми паспортами, позволяющими их владельцам беспрепятственно путешествовать из одной области невежества в другую.
Вот написанные мною два образчика, повторяющие размер и последовательность рифм онегинской строфы. Впервые они появились в «Нью-Йоркере» (New Yorker, Jan. 8, 1955):
What is translation? On a platter
A poet's pale and glaring head,
A parrot's screech, a monkey's chatter,
And profanation of the dead.
The parasites you were so hard on
Are pardoned if I have your pardon,
O Pushkin, for my stratagem.
I traveled down your secret stem,
And reached the root, and fed upon it;
Then, in a language newly learned,
I grew another stalk and turned
Your stanza, patterned on a sonnet,
Into my honest roadside prose —
All thorn, but cousin to your rose.
Reflected words can only shiver
Like elongated lights that twist
In the black mirror of a river
Between the city and the mist.
Elusive Pushkin! Persevering,
I still pick up your damsel's earring,
Still travel with your sullen rake;
I find another man's mistake;
I analyze alliterations
That grace your feasts and haunt the great
Fourth stanza of your Canto Eight.
This is my task: a poet's patience
And scholiastic passion blent —
The shadow of your monument.
(Дословный перевод:
Что есть перевод? На блюде
Бледная, сияющая голова поэта,
Хриплый крик попугая, лопотание обезьяны,
И профанация мертвых.
Паразиты, с которыми ты был столь суров,
Прощены, если мне дано твое прощенье,
О Пушкин, за мою хитрость.
Я спустился по твоему тайному стеблю,
Добрался до корня и напитался от него;
Затем, используя этот новый язык,
Я вырастил другой стебелек и превратил
Твою строфу, созданную по образцу сонета,
В свою честную придорожную прозу —
Сплошь колючки, но сродни твоей розе.
Отраженные слова могут лишь дрожать
Подобно удлиненным огонькам, извивающимся
В черном зеркале реки
Меж городом и туманом.
Ускользающий Пушкин! С неизменным упорством,
Я все еще подбираю сережку твоей барышни,
Все еще путешествую с твоим угрюмым повесой;
Обнаруживаю чужую ошибку;
Анализирую аллитерации
Которые украшают твои пиры и обитают в великой
Четвертой строфе твоей восьмой песни.
Такова моя задача: терпение поэта
И страсть схолиаста, слившиеся воедино, —
Тень твоего памятника.)
Онегинская строфа как определенная стихотворная форма была изобретением Пушкина (9 мая 1823 г.). Она содержит 118 слогов и состоит из четырнадцати стихов, написанных четырехстопным ямбом с регулярным чередованием женских и мужских рифм: ababeecciddiff . Части abab и ff обычно выделяются своим
смыслом, мелодией и интонацией в каждой данной строфе. Начальную стихотворную структуру (четкий звучный элегический катрен) и заключительную (двустишие, напоминающее коду в октаве или в шекспировском сонете) можно сравнить с рисунком на расписанном мячике или волчке, заметным в начале и в конце кружения. Само кружение в основном захватывает часть eecciddi , где многословные и неустойчивые формулировки размывают границы стихов, в которых редко наблюдается четкая композиция из двух двустиший и заключительного катрена. Лишь в трети из всех строф восьми песней часть iddiff с достаточной очевидностью состоит из двух терцетов, но даже в этих случаях заключительное двустишие выделяется столь рельефно, что это способствует переходу итальянской формы в английскую.
Читать дальше