Том Шиппи: Дорога в Средьземелье

К сожалению, в переводе «Дорога в Средьземелье» кое–что теряет, несмотря на то, что это не стихи и не художественная проза. «За бортом» остаются насквозь пропитавшая текст неподражаемая английская ирония, которая живет и дышит лишь в тесных рамках английского языка, и та особая подкладка, которую различит только англичанин, вскормленный на стихах «Матушки Гусыни», вместо царя Гороха поминающий Доброго Короля Коля и еще в детстве не раз пытавшийся пересчитать таинственные доисторические Роллрайтские Камни — и всегда получавший новый результат! Он едет к себе домой на автомобиле по двухтысячелетней римской дороге, мимо церкви, заложенной королем Альфредом задолго до крещения Руси, и нам за ним не угнаться.

Но по той дороге и пешком пройтись не зазорно — особенно если она ведет в Средьземелье.

P. S. При переводе книги Шиппи я, к сожалению, даже в комментариях не могла учесть все русские варианты перевода имен — их слишком много. Поневоле приходилось опираться на собственный перевод, в то время как на слуху у российских читателей в настоящее время — все переводы одновременно. Для кого–то Ривенделл — Раздол, а для кого–то Райвенделл. Для кого–то Бэггинс — Торбинс, а для кого–то и Сумнинс. Кто–то по старой памяти помнит Хоббитанию и Брендизайков, для кого–то Хоббитания — Шир или Хоббитшир, а Толкин — Толкиен, в то время как наша переводческая команда стоит за Ривенделл, Бэгтинса и Брэндибэков, а название «Шир» переносит на «местную» почву, как завещал нам великий ТОЛКИН (фамилия писателя пишется Tolkien, а произносится — ТОЛЬКО Толкин, и никак иначе, чго подчеркивал и сам обладатель этой фамилии!). Она происходит от немецкого слова tollkühn, что читается приблизительно как «толькюн», а «ю» в «иэ» не переходит ни при каких обстоятельствах. Толкин был к таким тонкостям крайне чувствителен, как пишет об этом Шиппи в "Дороге в Средьземелье"» Впрочем, прекрасно, что все переводы отличаются друг от друга. Совместными усилиями переводчики смогли дать многомерный образ английского оригинала, призвав для этого все ресурсы русского языка и собственной фантазии. Я бы даже сказала, что перевод Толкина в России осуществился в итоге соборно — «всем миром», как бы переводчики друг на друга ни косились. И если выйдет когда–либо второе издание книги, которая сейчас предлагается читательскому вниманию, то, думаю, комментарии следовало было бы обогатить подробным разбором всех вариантов перевода имен.

Я несказанно благодарна вcем, кто помог мне осуществить этот перевод, — и прежде всего самому профессору Шиппи, который с неизменной любезностью и терпением отвечал мне на вопросы и помогал разобраться в темных для меня местах текста. Кроме того, спасибо сэру Дэвиду Дагану, послужившему мне проводником по закоулкам незнакомых цитат, чисто английских аллюзий и шуток с двойным дном, недоступных пониманию «чужаков». И — под конец — спасибо семье, которая немало помогла мне мудрым советом и создавала для меня (казалось бы, из ничего) необходимое для работы время…

Мария Каменкович

Меня несколько раз недвусмысленно предостерегали против того, чтобы браться за эту книгу. Получил я такое предостережение и от самого профессора Толкина: прочитав более двадцати лет тому назад коротенький и очень ранний отрывок из нее, он откликнулся со всей возможной любезностью и" намекнул, что хотел бы «побольше поговорить» со мной «по поводу “авторского замысла", по поводу того, как он прочитывается или ощущается в большой, законченной работе, и о том, как трансформируются реальные события или переживания в процессе собственно сочинения и как их видит и ощущает бодрствующий разум». Очевидно, Толкин чувствовал, что слишком рано обрадовался тому, что якобы выявил его «замысел», и, как это обычно случается с литературными критиками, сразу и неоправданно полюбил мною же самим выдуманную схему. За несколько лет до письма ко мне, в своей «Прощальной речи в адрес Оксфордского университета» (ныне опубликованной в сборнике его эссе), Толкин ясно дал понять, что придерживается весьма низкого мнения о «литературоведческих исследованиях» как таковых, а его письма свидетельствуют о том, что он с большим подозрением относился к изучению «источников» его собственного творчества. И все же в книге, которая предлагается вниманию читателя ныне, я, вопреки всему, продолжаю начатый тогда разговор о «замысле» и «источниках». В некотором смысле, эта книга спорит с собственным предметом — или, лучше сказать, противоречит пожеланиям того, кто создал этот «предмет». Однако я все же смею надеяться, что поддался «мороку» меньше других. Как–никак мне указали на опасность еще в самом начале пути, а в университете я учился по плану, который был некогда одобрен самим профессором Толкином (и по которому, как правило, он преподавал и сам). Поэтому главная моя благодарность — самому профессору Толкину: за быстрый и благосклонный ответ на мое давнишнее письмо.